Эмиль золя тереза ракен анализ

1. История создания произведения.

Когда Э. Золя начал работать над романом «Тереза Ракен», он ставил следующую цель: показать жизнь среднего французского класса.

Произведение было написано в 1867 году.

Когда роман вышел отдельным изданием, писатель поставил к нему эпиграф: «Порок и добродетель такие же продукты, как купорос или сахар». Он передает основную смысл и замысел автора.

Э. Золя в предисловии ко второму изданию пишет, что смысл его книги заключается в изучении не характеров, а темпераментов. Для писателя было важны изучить не душу человека, а его тело.

2. Жанр произведения. Признаки жанра (жанров).

Роман Э. Золя «Тереза Ракен» был задуман автором как литературный эксперимент. В жанровом отношении можно назвать данный роман антибуржуазным, так как отношения главных героев взаимосвязаны с общественной жизнью буржуазных слоев.

3. Название произведения и его смысл.

Роман Э. Золя был назван по имени главной героини произведения – Терезы Ракен.

4. От чьего лица ведётся повествование? Почему?

Повествование ведется от третьего лица, что позволяет показать историю как можно объективнее.

5. Тема и идея произведения. Проблематика.

Писатель в романе «Тереза Ракен» поднимает проблемы, связанные с физиологией человека. Как отмечал Э. Золя, важным было показать темпераменты, связанные с животным началом человека. Все поступки оказываются объяснимыми с точки зрения физиологии, которая заложена в каждом человеке изначально. Э. Золя показывает инстинктивное поведение героев произведения. Чувства их подвержены внезапным порывам. В них нет никакой нравственности, потому что нравственность присуща характерам, а не темпераментам.

6. Сюжет (сюжетные линии) произведения. Конфликт. Ключевые эпизоды.

В основе сюжета «Терезы Ракен» лежит любовный треугольник между главной героиней произведения, ее мужем и ее любовником. Фабула романа далеко не нова, такой сюжет распространен во всей мировой литературе.

Автор показывает, что все поступки героев, так или иначе связанные с семейным треугольником, обуславливаются плотским отношением к жизни. Только голос крови и плоти контролирует поведение героев, что толкает их на измены и даже на преступления.

7. Система образов произведения.

Все герои романа «Тереза Ракен» — люди разного темперамента, что и составляет основу конфликта произведения.

Тереза Ракен – личность довольно страстная, а ее муж Камиль Ракен – слабый и безвольный человек. Тереза, которая всю жизнь прожила стабильно и однообразно, больше не может быть вместе со своим мужем, он становится преградой для нее и для ее отношений с Лораном. Главная героиня с любовником хотят устранить Камиля из их жизни. Страсти толкают их на преступление.

Тереза имеет внутренний конфликт. Если, проживая с мужем, она жила тихой и спокойной жизнью, зная, что будет дальше, то, влюбившись в Лорана, она эмоционально возбуждена, пытается сделать что-то самостоятельно, выйти из привычного положения. И этот конфликт с самой собой приводит к трагичным последствиям.

Камиль Ракен – человек безвольного темперамента. Он не умеет бороться за свое существование, он привык, что ему дают все блага другие люди. Мать для героя – все, потому что именно она помогла герою встань на жизненный путь. Камиль не хочет стать самостоятельным, его устраивает та жизнь, которая у него есть.

Лоран – человек, который пытается получить что-то, ничего для этого не делая. Думая, что карьера живописца принесет ему огромную прибыль, он забывает, что для такой профессии нужно постоянно трудиться и работать. Дело Лорана не смогло увенчаться успехом. Когда он встречается с Терезой, понимает, что это знакомство может пойти ему на руку. Женитьба на Терезе могла принести денежные средства, для этого он идет на убийство мужа возлюбленной. Однако завладеть деньгами Лорану не удалось.

8. Композиция произведения.

Композиционно Э. Золя, задумавший написать роман как литературный эксперимент, выбирает традиционную форму повествования, связанную с любовным треугольником. Для писателя было важно идейное содержание, а не форма.

9. Художественные средства, приёмы, раскрывающие идею произведения.

Особенностью романа «Тереза Ракен» является то, что в нем отсутствует внимание к эпохе. Нет ни политических, ни социальных подтекстов, признаки определенного времени не проявляются. Это действительно эксперимент, в который автор помещает своих персонажей. Описание чувств и эмоций героев построено как отчет об их реакциях на определенные действия. Повествование сужается до конкретных обстоятельств.

Э. Золя использует в произведении символику, причем романтического содержания. Также для привлечения внимания читателей используется прием мистицизма.

Э. Золя в романе «Тереза Ракен» показал животные, инстинктивные поведения людей, которые преобладают у каждого с самого рождения. Все эти картины заставляют задуматься о человеке и о его жизни.

источник

Первое выступление Золя на новом поприще натурализма было шумным. В 1867 году вышел его роман «Тереза Ракен», представляющий собою дерзкий физиологический эксперимент средствами литературы. Поле наблюдений здесь сознательно сужено до крайности, приметы времени почти отсутствуют, социальные и политические вопросы отметены. Автор как бы расчищает себе место для проведения опыта, «эксперимента»; поместив своих персонажей в определенные обстоятельства, он хочет составить бесстрастный отчет об их «реакциях». Как гласит предисловие ко второму изданию романа, Золя видел «весь смысл книги» в том, чтобы «изучить не характеры, а темпераменты», и радовался, что читатели не обнаружили у его героев ничего похожего на душу. «Я просто-напросто исследовал два живых тела, как хирург исследует два трупа», — вызывающе заявляет он.

Поэтому Золя отказывается от нравственных оценок и, дразня буржуазных моралистов, ставит эпиграфом к отдельному изданию романа изречение: «Порок и добродетель такие же продукты, как купорос или сахар».

Воспользовавшись распространенным сюжетом буржуазной драмы и романа своего времени — семейный «треугольник», супружеская измена и преступление ради любви, — Золя построил на его основе историю «индивидов, которые всецело подвластны своим нервам и голосу крови, лишены способности свободно проявлять свою волю и каждый поступок которых обусловлен роковой властью их плоти». Темная плотская страсть с роковой неотвратимостью бросает Терезу в объятия Лорана и столь же неотвратимо ведет к убийству мужа, мешающего утолению этой страсти. В центре романа проблемы физиологии: неосознанные инстинкты и влечения, неврозы, истерия, внезапные вспышки ненависти и страха. Золя всячески подчеркивает животное начало в своих героях — тупость Лорана, нравственную невменяемость Терезы; тень убитого Камилла встала между ними и погасила их страсть, сделала вчерашних любовников врагами-сообщниками, боящимися взаимного разоблачения, но никакой нравственной драмы они не переживают, у них «никогда не хватило бы мужества на признание и искупление в возмездии».

Золя рисует в «Терезе Ракен» темный сырой пассаж Нового моста с его жалкими лавчонками, чердачную каморку Лорана с окном, пробитым в крыше, морг с холодными плитами и струйками воды, стекающей на мертвые тела, подробно описывает полуразложившийся труп утопленника, — это «среда», с которой взаимодействуют его герои.

Но, несмотря на то, что «Тереза Ракен» явилась своего рода манифестом «экспериментального» натуралистического метода, уже в этом первом романе Золя не смог избежать социальных мотивировок. Больше того, противореча своей программе «бесстрастности», он написал, по сути, антибуржуазный роман. Драма Терезы и Лорана прямо вытекает из отношений и морали собственнического общества, в котором царят своекорыстие, эгоизм и ложь. Тереза с детства приучена к лицемерию и привыкла подавлять свои истинные чувства; долгие годы, до встречи с Лораном, она прячет отвращение к мужу под маской равнодушия и покорности. Положение сироты-бесприданницы отдало ее в полную власть тетки, и теперь, замыслив убийство, она «мстит» за свою загубленную юность. Лоран сперва идет на связь с женою приятеля, из соображений корысти — эта любовница ничего не будет ему стоить, — а затем приходит к мысли о преступлении, чтобы занять место Камилла и обеспечить себе беззаботное существование. Собственническая мораль движет им и в дальнейшем: он с нетерпением ждет смерти отца, чтобы получить наследство, после убийства не решается порвать с Терезой, чтобы не лишиться ее сорока тысяч франков; его внутренний мир так же ограничен и пуст, как и у его жертвы, он тяготится трудом и лелеет чисто буржуазный идеал жизни, заполненной бездельем и удовольствиями. Эгоизм кроется и под внешней безобидностью и добродушием госпожи Ракен и Камилла, которые распоряжаются Терезой, как своей собственностью, даже не отдавая себе в этом отчета. С флоберовским сарказмом рисует Золя «отупевших чиновников с пустой головой», которые собираются по четвергам в столовой Ракенов. Беспросветная глупость, духовное убожество, бессмысленное полуживотное существование всех этих мещан — вот почва, на которой рас-цветают себялюбие, жажда наживы и низменных наслаждений. Едкой иронией пронизана одна из последних сцен романа, когда гости Ракенов, равнодушные к разыгравшейся в доме трагедии, спешат вернуться к привычному жалкому удовольствию — еженедельной партии в домино — и называют преступный дом «святилищем мира», говорят, что в нем «пахнет честностью». Авторская интонация в «Терезе Ракен» порой совсем не походит на бесстрастность стороннего наблюдателя. Самым парадоксальным образом эмоциональная атмосфера первого натуралистического романа Золя связывает его с романтизмом: зловещие, мрачные краски, живописные эффекты, «зеленоватое лицо утопленника» на портрете, заранее предвещающее трагедию и затем глядящее на убийц в брачную ночь, таинственная сила, заставляющая руку художника против воли снова и снова выписывать лицо своей жертвы; кот Франсуа — соглядатай преступников, достойный собрат Черного кота Эдгара По; наконец, романтическая символика, образ тюремной цепи, сковывающей сообщников, незаживающий укус на шее убийцы, составляющий лейтмотив до самого финала романа, когда мертвая Тереза прикасается к нему губами, некая отметина вины, — все это скорее атрибуты романтического романа-фельетона (которому Золя отдал дань в «Марсельских тайнах», писавшихся одновременно с «Терезой Ракен»), чем «научного» жанра. В «Терезе Ракен» уже ощущается то противоречие между фактографией и повышенной эмоциональностью, которая составит важную стилистическую особенность «Ругон-Маккаров».

Роман «Тереза Ракен», задуманный как литературный эксперимент, оказался более содержательным в идейном и художественном отношении, чем предполагал сам автор. Но на творческом пути Золя это произведение было только этапом, который скоро остался позади.

Не прошло и года, как он назвал свою книгу «исследованием случая чересчур исключительного» и заявил, что, для того, чтобы написать хороший роман, следует «наблюдать общество с более широкой точки зрения, описывать его в различных, более разнообразных аспектах».

Замысел большой серии романов, которые должны были составить панораму современной эпохи в духе «Человеческой комедии», окончательно сложился к 1868 году. Золя подошел к этой задаче как новатор. Он не собирался повторять Бальзака, он брался за изображение жизни во всеоружии своего «научного» метода и твердо верил, что откроет неизведанные ее глубины. Как истинный сын нового времени, зачарованный его динамикой и размахом, бурным развитием промышленности, техники, стремительной сменой жизненных укладов, Золя хочет построить мост между искусством и наукой, предоставить в распоряжение ученых ценные факты, подсказать им путь к освоению еще не изученных сторон действительности. В этом, как и во многом другом, он предвосхитил некоторые тенденции литературы XX века. Трудность состояла в том, чтобы, глядя на жизнь сквозь призму на-турализма, найти прием, который позволил бы объединить отдельные части задуманной эпопеи сквозной мыслью и действием. Золя выбрал оригинальный ход: построил будущий цикл романов как «Естественную и социальную историю одной семьи во время Второй империи», решая таким образом двойную задачу — изучить «физиологического человека» и исследовать современное общество. Семья была в его понимании одновременно и первоначальной ячейкой буржуазного общества и ареной действия биологического закона; и, прослеживая изменение наследственных признаков на протяжении нескольких поколений, а также судьбы членов этой семьи, которых жизнь бросает вверх или вниз по ступеням общественной лестницы, Золя получал возможность описать все слои общества и общественные состояния, все профессии, Париж и провинцию, город и деревню на широком отрезке времени, то есть с другого конца прийти к тому, что сделал Бальзак в «Человеческой комедии».

Идея проследить жизнь нескольких поколений одной семьи была плодотворной и также предвосхитила некоторые литературные явления XX века — «Будденброков» Томаса Манна, «Сагу о Форсайтах» Голсуорси, «Семью Тибо» Р. Мартен дю Гара и т. д.

Источники:

Золя Эмиль Тереза Ракен. Жерминаль.— Мл Правда, 1981.—720 с.

Аннотация: В настоящее издание выдающегося французского писателя Э. Золя (1840—1902) вошли два его наиболее известных произведения: «Тереза Ракен» и «Жерминаль».

источник

Внимание – см. билет 16! Я не стала дублировать, но там много нужного для этого вопроса.

Сюжет банален – любовный треугольник муж-жена-любовник. Тереза вместе с любовником Лораном убивает мужа (Камилла) и выходит замуж за любовника. После убийства Камилла их мучают не моральные страдания, они просто больны. Психическая болезнь как раз и привлекает Золя. Он вскрывает то, о чем сами герои даже не догадываются. Он объясняет своих героев через социальные и прежде всего биологические причины.

Социальная среда – это мещанство. Герои – лавочники, тема денег довольно значима. Любопытно, что их мещанская гостиная одним из героев описывается, как место, которое «пахнет честностью». А на самом деле в романе описывается совершенное насилие над человеческой природой. Но все-таки биологическое, даже животное, в романе преобладает (см. билет 16).

Духовности у героев нет, поэтому и интеллектуальным запросам взяться неокуда… В романе совершается насилие над человеческой природой. Роман совмещает романтическую образность (портрет в образе утопленника как предчувствие и предсказание, кот), но и принципиально натуралистический подход. Т.е. мы видим пародоксальное сочетание романтической традиции (преувеличение, символические образы и ситуаций) и натурализма (призма наследственности, темперамента и физиологии). Отсюда смена языка. Золя понимает своих героев на уровне животных, поэтому он описывает их через сравнения с животными, подчеркивает телесность. Этот роман по сути — упражнение молодого писателя (Золя всего 26 лет) в избранной форме.

РОМАНТИЧЕСКИЕ СИМВОЛЫ

А) портрет Камилла, как предсказание его судьбы:

На другой день, после того как Лоран сделал последние мазки, вся семья собралась и стала восторгаться сходством портрета. Портрет был отвратительный, мутно-серый, с большими лиловатыми пятнами. Даже самые яркие краски превращались под кистью Лорана — в грязные и тусклые; сам того не желая, он сильно преувеличил бледность модели, и физиономия Камилла стала напоминать зеленоватое лицо утопленника; из-за неправильности рисунка черты его исказились, и это делало зловещее сходство еще более разительным.

Уже после свадьбы Лорана и Камиллы портрет продолжает их преследовать

Убийца трусливо, униженно подталкивал молодую женщину к портрету, а сам прятался за ней, чтобы укрыться от взгляда утопленника. Но Тереза вырвалась от него. Тогда он решился на отчаянный поступок: он подошел к картине, поднял руку, чтобы нащупать гвоздь. Но тут изображение бросило на него такой жуткий, такой пристальный, такой отвратительный взгляд, что Лоран, попытавшийся было выдержать этот взгляд, был им сражен и в ужасе отступил, шепча: Нет, ты права, Тереза, нам его не снять.

Правда, вот была бы потеха, если бы он в один прекрасный день вдруг заговорил. Ведь ему есть что рассказать о нас. Терезу невероятно забавляла мысль, что Франсуа может заговорить. Лоран взглянул на большие зеленые глаза кота, и по спине у него пробежали мурашки. … Лоран почувствовал холодок, пронизывающий его до мозга костей. Шутку Терезы он счел нелепой. Он встал и выбросил кота за дверь. По правде сказать, ему стало жутко.

Лоран в полном смысле слова боялся Франсуа. А с тех пор как кот обосновался на коленях параличной, словно в неприступной крепости, откуда мог безнаказанно нацеливаться на недруга своими зелеными глазами, убийце Камилла стало мерещиться какое-то отдаленное сходство между злобствующим животным и параличной. Он был уверен, что кот, как и г-жа Ракен, знает о преступлении, и если вдруг заговорит, то непременно выдаст

Как-то вечером Франсуа до того пристально уставился на своего врага, что Лоран, доведенный до последней степени раздражения, решил положить этому конец. Он распахнул окно столовой и схватил кота за шиворот. Г-жа Ракен поняла: две крупных слезы скатились по ее щекам. Кот заворчал, ощетинился и повернулся, чтобы укусить Лорана в руку. Но Лоран продолжал свое; он раза два-три размахнулся и изо всей силы вышвырнул своего недруга из окна.

В) Рубец на шее от укуса Камилла

Кровь сразу бросилась ему в голову, шея горела. Он поднес к ней руку и на том месте, куда его укусил Камилл, нащупал рубец. Он почти что забыл о нем. Шрам привел Лорана в ужас, ему казалось, будто рубец разъедает его. Он отдернул руку, чтобы больше не чувствовать этой полоски, и все же чувствовал ее, ощущал, как она впивается, сверлит ему шею. Он попробовал слегка поскоблить шрам ногтем; жуткое жжение усилилось. Чтобы не содрать с себя кожу, он зажал руки между коленями. Перепуганный, весь скованный, он замер на месте; шею ему жгло, зубы стучали от страха.

Облик любовницы как бы преобразился, приобрел что-то безумное и ласкающее; влажные губы, блестящие глаза — все в ней сияло. Ластясь и извиваясь, молодая женщина стала странно хороша, она была вся — порыв.

Сама природа и обстоятельства, казалось, создали эту женщину именно для этого мужчины и толкнули их друг другу в объятия. Нервная, лицемерная женщина и сангвинический мужчина, живущий чисто животной жизнью, составили тесно связанную чету. Они взаимно дополняли, поддерживали друг друга. Вечерами за столом, при тусклом свете лампы, стоило только взглянуть на тупое улыбающееся лицо Лорана рядом с немой, непроницаемой маской Терезы, чтобы почувствовать силу этого союза.

В этом цветущем животном организме все казалось бессознательным: Лоран подчинялся своим инстинктам, он делал только то, на что его толкали физические потребности. Год тому назад он расхохотался бы до слез, если бы ему кто-нибудь сказал, что он настолько станет рабом женщины, что даже пренебрежет своим покоем. Неведомо для него самого желания совсем поработили его тело и, связав его по рукам и ногам, отдали во власть диких

Описание Камилла в морге Камилл был отвратителен. Он пробыл в воде две недели. Лицо его казалось еще плотным и упругим; характерные черты его сохранились, только кожа приняла желтый, грязноватый оттенок. Голова — костлявая, чуть припухшая — слегка склонилась. Худое лицо застыло в какой-то гримасе; к вискам прилипли волосы, веки были приподняты и обнажали белесые глазные яблоки; губы кривились в какой-то зловещей усмешке;

КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ ТЕРЕЗА РАКЕН

собственно роман начинается с описания маленькой галантерейной лавки в парижском пассаже, которую содержат тереза ракен и её тетя лет 60-ти — г-жа ракен. живут они в этом же здании, на верхних этажах.

прежде г-жа ракен торговала галантереей в верноне, однако потом после смерти мужа закрыла дело и вела жизнь отшельницы: сняла домик на берегу сены, где и проводила все время с сыном камиллом и племянницей терезой.

камилл всё детство был болезненным ребёнком, но мать всё-таки отвоевала его у смерти. последствия все же налицо: камилл маленького роста, тщедушный и хилый. так и остался невеждой.

терезу привёз из алжира капитан деган, брат г-жи ракен. она на 2 года младше камилла. мать её, туземка, умерла, а деган, т. к. девочка была записана на его имя, отдал её своей сестре (г-же ракен) на воспитание. тереза окружена заботой, растёт здоровой, но за ней ухаживают так же, как за больным камиллом. она пьёт с ним его лекарства. все это сделало её слишком послушной и даже безразличной.

вскоре тереза и камилл женятся; то, что это произойдёт, они знали ещё с детства. поэтому никаких перемен в их жизнь это не приносит: после первой ночи, которую молодожёны проводят вместе, камилл «всё так же болезненно-вял»…

после свадьбы он решительно заявляет, что намерен поселиться в париже. так все семейство обосновывается в пассаже пон-неф и г-жа ракен снова открывает галантерейную лавку, в которой торгует вместе с терезой. камилл получает должность в управлении орлеанской железной дорогой. раз в неделю, по четвергам, семейство принимает гостей. приходит полицейского коммисара мишо (давнего знакомого г-жи ракен) со своим сыном оливье и старый гриве, который работает вместе с камиллом.

однажды камилл привёл лорана, вместе с которым в детстве ходил в школу. оказывается, он тоже служит в управлении орлеанской железной дороги, т. е. они с камиллом — коллеги. отец лорана хотел, чтобы сын стал адвокатом, однако бездельник лоран гулял с друзьями вместо занятий. пробовал заняться живописью, но из этого ничего не вышло. теперь он работает, а с этого вечера он — постоянный четверговый гость у ракенов.

лоран пишет портрет камилла, а потому часто бывает у него в квартире. постепенно лоран и тереза становятся любовниками. у лорана — корыстные интересы, ему нужны деньги терезы. свидания любовников проходят у ракенов, прямо в их супружеской спальне. вскоре, они понимают, что камилл им только мешает, и у лорана появляется мысль убить его.

однажды они втроем отправляются кататься в лодке по реке сене. лоран выбрасывает камилла за борт. камилл пытался сопротивляться и даже укусил лорана за шею, но все же лоран добивается своего: камилл утонул. все обставляется так, как будто лодка перевернулась, и лоран, спасая терезу, не успел помочь другу.

сначала г-жа ракен очень горюет из-за смерти сына, однако вскоре жизнь входит в прежнее русло, хотя четверговые встречи даже и не прекращались. через год тереза и лоран решают пожениться, однако эту идею высказывают не сами, а обставляют все так, что мысль об их замужестве произносится впервые вслух гостями и г-жой ракен.

но вскоре молодожёны понимают, что вместе они просто не могут находиться: им всюду мерещится труп камилла. рубец на шее лорана, оставленный сопротивляющимся камиллом, не заживает и постоянно беспокоит нового мужа терезы. даже в постели молодожёнам кажется, что между ними лежит тело утопленника.

лоран вновь увлекается живописью, его друг отмечает, что получается очень неплохо, однако портреты похожи друг на друга, и лоран понимает, что все его рисунки (даже рисунки животных!) похожи на утопленника камилла. отношения между терезой и лораном становятся невыносимыми… часто лоран бьёт свою жену.

г-жу ракен разбивает паралич, постепенно она перестаёт двигаться и даже говорить. по разговорам племянницы и её мужа она вдруг понимает, что они — убийцы её сына. в глазах её — ужас. вскоре тереза и лоран уже говорят о том, что они убили камилла, не стесняясь присутствия г-жи ракен. однажды на традиционной четверговой вечеринке старуха собирает все свои силы. она привлекает внимание гостей и пальцем выводит на столе: «тереза и лоран у…» (убийцы), однако не успевает дописать самое главное слово, силы покидают её, а гости думают, что она хотела написать «тереза и лоран удивительно заботятся обо мне».

тереза пытается каяться. целыми днями она вымаливает у старухи прощение, но вскоре пускается в распутство. и тереза, и лоран боятся, что один из них расскажет все в полиции. оба решают убить друг друга. лоран покупает пузырёк цианистого калия, а тереза точит нож. каждый замечает действия другого. в итоге, сначала тереза, а сразу же за ней и лоран выпивают отравленную воду. «сраженные, они рухнули друг на друга, обретя утешение в смерти. губы молодой женщины коснулись шеи мужа — того места, где остался шрам от зубов камилла. трупы пролежали всю ночь на полу столовой, у ног г-жи ракен, скрюченные, безобразные, освещённые желтоватыми отсветами лампы. почти двенадцать часов, вплоть до полудня, г-жа ракен, неподвижная и немая, смотрела на них, уничтожая их своим тяжёлым взглядом, и никак не могла насытиться этим зрелищем.»

18. Сюжет и композиция романа «Жерминаль» Э. Золя.

Этьен – мастровой механик с дурной наслед-ю – нельзя пить, выгнали с прошлой работы из-за этого (ударил начал-ка). Эпос современновсти, роман-река. Роман – инженерная конструкция. Нагнетание страстей к концу романа.

Структура: вызвать сочувствие, эпическая сила романа.

— описание дома Маэ, во сколько встают – быт шахтера. Описание одного обыкновенного дня. В деталях: нищенская жизнь (два раза заваривают кофе)

— завтрак у Энбо (устрицы, форель, оливье).

Описывая обыд жизнь, движется во времени.

— Левак и Бутлу – муж и любовница

— семья Маэ – хорошая, стандартная семья

— Энбо завидует шахтерам – они могут заниматься любовью под каждым кустом.

Как устроен труд: опасность (жара под землей, холод дома)

Тема насилия: насилие плодит насилие (шахтеры живут в мире насилия и убивают: Бессмертный убивает Сесиль). У них нет духовной среды – аббат проходит мимо, подбирая подол рясы, не верят в бога, не ходят в школы, нет книг, нет театров ЗАТО! Мысль о справедливости.

Дух коллективизма: спасают др др, Этьен – вожак.

Сюжет построен на том, как Этьен Лантье входит в этот мир и пытается его изменить.

3 соц этажа: шахтеры, шахтовладельцы, предприниматели.

Композиция проста: роман-катастрофа (конфликт обещает взрыв).

Папиллярные узоры пальцев рук — маркер спортивных способностей: дерматоглифические признаки формируются на 3-5 месяце беременности, не изменяются в течение жизни.

Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰).

Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим.

источник

Предательство – обман доверия близкого человека, нарушение верности. Актуальность темы исследования обусловлена тем, что в современной жизни люди часто сталкиваются с таким явлением как «предательство». Тема предательства активно фигурирует в художественных произведениях. Наиболее подробно эта тема рассмотрена в произведении Данте Алигьери «Божественная комедия», написанном в период с 1307 по 1321 годы. Несмотря на то, что поэма была написана в XIII веке, она затрагивает те грехи, которые имеют место в нашем современном мире. В мире должно царить правосудие и если человек не был наказан при жизни законом, то его ожидает расплата в загробном мире.

Как нам известно, в католическом мире загробный мир состоит из ада, чистилища и рая. Рассмотрим подробнее место, куда попадают грешники. В поэме Данте разделил ад на 9 кругов: чем больше круг, тем суровее наказание. И такой поступок, как предательство поэт расположил в самом последнем круге ада. Он разделен на четыре пояса: предатели родных, предатели родины и единомышленников, предатели сотрапезников, предатели Благодетелей и учителей. Здесь, в 9 кругу покоятся те, кто предал доверившихся. Например, Иуда, предавший Христа, Марк Юний Брут, предавший Юлия Цезаря. В качестве наказания они вмерзли в лед, и будут испытывать вечные муки холодом. Они обречены на одиночество и пустоту.

В этой статье будет рассмотрено предательство со стороны главной героини романа Эмиля Золя, написанном в 1867 году, Терезы Ракен. Почему женщина предала близкого человека? Какое наказание она понесла? На эти вопросы можно найти ответы, проанализировав роман «Тереза Ракен».

Актуальность анализа произведения Э. Золя также обусловлена тем, что в 2015 году исполняется 175 лет со дня рождения писателя. И в этом же году отмечается 750-летие великого Данте Алигьери.

Эмиль Золя — французский писатель, политический деятель. Золя являлся представителем реализма второй половины XIX века, а также главой натуралистического движения. Он формулировал натуралистическую теорию в течение многих лет и опубликовал в предисловии к роману «Тереза Ракен». Золя охарактеризовал свой замысел: «В „Терезе Ракен― я поставил перед собой задачу изучить не характеры, а темпераменты. В этом весь смысл книги. Я остановился на индивидуумах, которые всецело подвластны своим нервам и голосу крови, лишены способности свободно проявлять свою волю и каждый поступок которых обусловлен роковой властью их плоти». [1; 6] Современники восприняли роман «Тереза Ракен» как художественный манифест натурализма.

Тереза Ракен, рано оставшись без родителей, воспитывалась своей властной теткой, вышла замуж за своего двоюродного брата Камилла. Болезненный и эгоистичный Камилл никогда не нравился Терезе, и при первой же возможности она заводит бурный роман с одним из его друзей, Лораном, который обернулся трагедией.

«Здесь верен каждый звук, здесь все дышит правдой: и чувства, и атмосфера, и монотонность повседневного существования, которое влачат супруги Ракен, и пламя, внезапно охватившее Терезу, когда Лоран появился в убогом жилище четы».[2]

Эмиль Золя преследовал научный интерес – изобразить людей, как носителей всех людских грехов. В романе изображена жестокая драма, чьи последствия описывает автор. «Низменные страсти», — вот что хотел отобразить Золя в романе «Тереза Ракен». Здесь наблюдаются такие грехи, как их изложил Данте в своей комедии: сладострастие (2 круг ада), жадность (4 круг ада), насилие над ближним (7 круг ада), обольщение (8 круг ада), предательство (9 круг ада).

Девятый круг ада в поэме Данте «Божественная комедия» — место для тех, кто совершил предательство. Здесь, самый главный «преступник» — падший ангел Люцифер. Данте ярко проиллюстрировал то, что ожидает грешников в 9 круге ада. Настолько ярко, что даже от мыслей очутиться там, становится страшно. Девятый круг ада – самое страшное место. При жизни те, кто попали сюда, совершили немыслимые поступки, которые, к сожалению, имеют место и в нашем современном мире.

Как выяснилось, когда человек совершает предательство, его душа попадает сразу в ад, несмотря на то, что плоть еще жива. В душу преступника вселяется бес и находится в нем до самой смерти человека.

«Здесь, в Толомее, так заведено, Что часто души, раньше, чем сразила Их Атропос, уже летят на дно». [4]

Вернемся к роману Э. Золя «Тереза Ракен». Почему Тереза предала Камилла, кузена, супруга? Тереза желала вырваться на свободу, стать свободной, счастливой. Мысль избавиться от Камилла пришла в первую очередь в голову Лорана. Одурманенный страстью, податливостью Терезы, он стал пленником сладострастия. Идя на поводу у любовника, Тереза приняла идею убийства супруга. Она была готова отказаться от всего, понести позор, объявив Лорана своим любовником, но осторожность последнего не позволила ей этого сделать. Таким образом, решение избавиться от Камилла было необходимым.

В день убийства Камилла семья Ракен и друг семьи Лоран отправились на прогулку. У Лорана появился план — утопить друга. Когда трое решили прокатиться в лодке по Сене, Лоран предупредил Терезу, что собирается сбросить Камилла за борт. Мысль о реальном убийстве взбудоражила женщину. Она побледнела и замешкалась, в ее душе шла борьба. И лишь тогда, когда супруг начал отпускать шуточки по поводу ее трусости, Тереза порывисто прыгнула в лодку. Когда лодка отплыла достаточно далеко от берега, Лоран сбросил Камилла в воду. Несчастный звал на помощь Терезу, но та разразилась рыданиями и бросилась на дно лодки. Психика женщины не выдержала. Она так и продолжала лежать там, пока Лоран избавлялся от препятствия на пути к их «счастью».

Можно сделать вывод, что Тереза была психически больна с самого детства. Она была вынуждена жить жизнью чужого человека, так как будучи здоровой девочкой, была привязана к кровати тетей, которая излишне волновалась за здоровье детей. Г-жа Ракен долгое время боролась за жизнь сына и отвоевала его у смерти.

Два месяца брака не принесли молодым «счастья», к которому они стремились. Брак принес им лишь нестерпимые страдания. Если раньше они любили друг друга животной страстной любовью, то сейчас в страхе быть разоблаченными, эта любовь переросла в физический ужас. Каждый из них знал, что убийство Камилла будет мучить их всю оставшуюся жизнь. Эта мысль приводила их в ужас и в отчаяние. Выводя друг друга на скандалы, упрекая, бранясь, Тереза и Лоран пытались облегчить свои страдания, но никто не хотел признавать, что их самое главное наказание за убийство – это их брак. Не выдержав мук совести, Тереза и Камилл выпили отравленную воду, чтобы покончить со своими мучениями.

Наказание Терезы заключалось в том, что у женщины наблюдалось сильнейшее психическое расстройство. Ей всюду мерещился Камилл, его призрак. Угрызения совести медленно доводили женщину до сумасшествия. Лоран держался достойно, но стоило ему остаться с Терезой наедине, как они оба ощущали присутствие покойного. Доходило вплоть до того, что они не касались друг друга, так как боялись коснуться Камилла. Через некоторое время Тереза узнала, что беременна от Лорана. Она посчитала, что это может быть ребенок покойного Камилла. Ей казалось, что внутри нее развивается разлагающийся утопленник. Она настолько боялась, что специально довела Лорана до бешенства и подставила под удар живот. У нее случился выкидыш, но это не принесло ей спокойствия. А ведь Тереза могла избежать этого, если бы остановила Лорана и предотвратила бы убийство невинного человека. Во время очередного скандала, Лоран назвал ее соучастницей преступления, на что Тереза ответила, что не она сбросила Камилла за борт, следовательно, она невиновна. Как сказала Тереза: «Ты не спас меня от меня самой, ты воспользовался моей слабостью, тебе доставляло удовольствие коверкать мою жизнь… Все это я тебе прощаю… Но, прошу тебя, не обвиняй меня в том, будто я убила Камилла. Оставь свое преступление при себе, не внушай мне этой ужасной мысли – с меня и так довольно».[1; 243] В современном мире существует статья в уголовном кодексе за соучастие: «Статья 35. Совершение преступления группой лиц, группой лиц по предварительному сговору, организованной группой или преступным сообществом (преступной организацией)».[3] Наказание подсудимых зависит от тяжести преступления. Следовательно, Тереза Ракен была бы признана виновной, если бы преступление было бы совершено в XXI веке.

Образ Терезы Ракен находит свое отражение в образе Катерины Измайловой, героини повести Н. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда». Обе героини произведений имеют сложную судьбу и делают сложный выбор. Однако вина Катерины была доказана земным судом, а вина Тереза будет доказана Божьим судом.

Роман Э. Золя «Тереза Ракен» учит нас одному очень важному уроку. Память человека – оружие для самоуничтожения. Знаменитый французский писатель и философ – моралист Франсуа VI де Ларошфуко сказал:

«Мы легко забываем свои проступки, когда они известны лишь нам одним». [5] Только человек без совести сможет забыть то, что сделал. Проблема совести – проблема каждого человека. Совершив противозаконные действия, вы будете помнить их до конца своей жизни. Можно сказать, что совесть – это внутренний Бог каждого человека. Она регулирует его поведение, формирует личные ценности.

Разобрав девятый круг ада Данте, мы узнали, что как только человек совершает преступление, в его душе поселяется бес и душа «умирает», отправляется в ад. Страдания Терезы и Лорана вызваны именно бесами, поселившимися внутри них. Все время, прошедшее после убийства Камилла, Тереза и Лоран представляли собой

«тела без душ». И, действительно, есть такое выражение как «продать душу дьяволу», что значит совершить Богопротивный поступок, нарушив одну из заповедей. «Трупы пролежали всю ночь на полу столовой, у ног г-жи Ракен, скрюченные, безобразные, освещенные желтоватым отсветом лампы. Почти двенадцать часов, вплоть до полудня, г-жа Ракен, неподвижная и немая, смотрела на них, уничтожая их своим тяжелым взглядом, и никак не могла насытиться этим зрелищем».[1; 285] Главные герои обрели утешение в смерти. Им хватило смелости осознать всю порочность своей жизни и покинуть мир, отправившись на суд Божий.

1. Тереза Ракен : [роман] / Эмиль Золя; пер. с фр. Е.А. Гунста – Москва: АСТ, 2014. – 285, [3] с. – (Зарубежная классика).- ISBN 978-5-17-083920-9

2. Труайя, А. Эмиль Золя [Текст]: Биографический роман/ Анри Труайя [Леон (Лев) Асланович Тарасов (1911-2007)]; перевод с французского Александры Николаевны Васильковой.- М.: Эксмо, 2005.- 444 с.- (Роман-биография «ЭКСМО»).

3. Уголовный кодекс (УК РФ), N 63-ФЗ от 13.06.1996

4. Антология литературы средних веков [электронное издание] /[сост.: М.В. Максимова, В. Мигалкина].- Якутск: Сахада, 2013.- ISBN 978-5-905228-08-7. Агентство СIP HБР

5. Франсуа VI де Ларошфуко. Максимы и моральные размышления [электронное издание]; перевод с французского Эльги Львовны Фельдман-Линецкой, – М.: Наука, 1993. 21 с.

источник

Натурализм – литературное направление, наиболее ярко себя проявившее в последней трети 19 века, сформировавшееся в 1860-е годы. Можно сказать, что натурализм – это крайняя степень реализма, доведение принципа правдоподобия до предела. К 80-м гг. это течение получило лишь название и теоретическое обоснование, данное Эмилем Золя в книге «Экспериментальный роман» (1879).

Позитивизм (Огюст Конт – «Курс позитивной философии»).

Фазы развития человечества: теологическая, метафизическая, позитивная (сейчас!) – восхождение в сторону научности.

Расцвет естественных наук (все остальные тоже им подчинены).

Мораль, философия, поэзия, душевное движение – не имеют основания – не молекулярны.

Движеиие от простого к сложному, от частного к общему, движение само по себе и за счет простых операций.

В искусстве позитивная теория: литературный натурализм, живопись импрессионистов

Основные черты натурализма: 1) Натуралистичность — откровенное, подробное описание ранее запретных, жестоких, отвратительных, низменных или интимных сторон жизни. Эту черту унаследовали от натуралистов многие писатели 20 века, и именно в 20 веке она достигла своего предела, когда уже нет абсолютно никаких запретов для писателей.

2) Представление о литературе как о научном исследовании жизни.

3) Биологизм – объяснение всех социальных и духовных явлений, прежде всего черт характера человека, биологическими, физиологическими причинами. Натуралисты считали человека главным образом биологическим существом, животным, организмом.

Первый значительный роман Золя и самый натуралистический из всех – «Те-реза Ракен» (1867). Герои – люди простые с минимальным уровнем духовной, интеллектуальной активности, поэтому они вполне закономерно в романе показаны прежде всего как биологические особи, которыми движут инстинкты, обусловленные темпераментом. «Я просто-напросто исследовал два живых тела, подобно тому, как хирурги исследуют трупы» (из Предисловия к роману).

Это именно роман-исследование: каждое действие героев, всякая перемена в их жизни подробно проанализированы и объяснены с точки зрения физиологии и психологии, и это достаточно интересно.

Главная героиня – Тереза — женщина, сильный, страстный темперамент которой с детства был подавлен внешними обстоятельствами, и она казалась холодной, бесстрастной, вышла замуж за своего двоюродного брата, слабого, болезненного, равнодушного ко всему Камилла. Их поженила госпожа Ракен, мать Камилла. Но истинный темперамент Терезы проснулся неожиданно для неё самой, когда она встретила подходящего ей сильного мужчину Лорана, друга Камилла. Они стали любовниками и были счастливы друг с другом (правда, их общение ограничивалось только сексуальной сферой). Через некоторое время они лишились возможности встречаться, а жить друг без друга они не могли. Скоро у них родилась идея устранить единственное препятствие между ними, мужа. И во время катания по реке на лодке Лоран его утопил, так, что никто их не подозревал. Все считали это просто несчастным случаем. Лоран для опознания трупа Камилла несколько раз посещал морг, который Золя очень ярко и подробно впервые в мировой литературе описал. Самым страшным там был труп Камилла, долго пробывший в воде, позеленевший, распухший, полуразложившийся.

И вот, казалось бы, единственное препятствие для счастья любовников было удалено, но любовное наслаждение само собой исчезло, исчезла страсть, они её пытались искусственно разжечь, ничего не получалось. Им стало казаться, что между ними в постели постоянно лежит некто третий, труп Камилла. Труп видится им во всех тёмных углах. Они не могут спать, не могут нормально жить, они ненавидят друг друга, но не могут и разойтись. Сама их человеческая природа, психика и физиология не принимают убийства.

Госпожу Ракен разбивает паралич, она всё понимает, но не может говорить и двигаться. Лоран и Тереза, теперь муж и жена, при ней разговаривают о своём преступлении, обвиняют в нём друг друга. Госпожа Ракен невероятно страдает, узнав, кто убийцы её сына, но ничего не может сделать, а они этим наслаждаются. В конце концов оба не выдерживают и кончают жизнь совместным самоубийством. В романе много ярких необычных описаний, психопатологических ситуаций, но также очень много, слишком много неправдоподобного, неправдоподобно отвратительного. В описаниях мучений преступников Золя перешёл грань разумного правдоподобия. В целом роман производит крайне тяжёлое впечатление, в нём нет никакого просветления, хотя, казалось бы, преступники наказаны по закону высшей справедливости.

Один из важных выводов романа: подтверждение иррациональности, непредсказуемости человеческой природы. Убийцы предполагали, что их счастье продолжится, а оно исчезло. Невозможно предвидеть реакции собственного организма. Человек сам для себя загадка.

Центральный символ романа – морг (зрелище для бедняков – трупы за стеклом). Повсюду некрофилия. Морг – подземная парижская жизнь.

ГРЕХ: художественный импульс.

Уголовное преступление – биологический момент.

«Тереза и Лоран — животные в облике человека, вот я все. Я старался шаг за шагом проследить в этих животных глухое воздействие страстей, власть инстинкта и умственное расстройство, вызванное нервным потрясением. Любовь двух моих героев — это всего лишь удовлетворение потребности; убийство, совершаемое ими, — следствие их прелюбодеяния, следствие, к которому они приходят, как волки приходят к необходимости уничтожения ягнят; наконец, то, что мне пришлось назвать угрызением совести, заключается просто в органическом расстройстве и в бунте предельно возбужденной нервной системы. Душа здесь совершенно отсутствует; охотно соглашаюсь с этим, ибо этого-то я и хотел».

источник

Символика натуралистического романа: символический смысл образов воды в романе Эмиля Золя «Тереза Ракен»

Вспомните другие произведения, в которых появляется мотив «смерти от воды» («Американская трагедия» Драйзера, «Лолита» Набокова и тд.).

Терезе шел восемнадцатый год. Однажды, — семнадцать лет тому назад, когда г-жа Ракен еще держала галантерейную торговлю, — ее брат, капитан Деган, явился к ней с маленькой девочкой на руках. Он прибыл из Алжира.

— Вот ребенок, которому ты доводишься теткой, — сказал он улыбаясь. — Мать его умерла. Не знаю, куда его девать. Дарю его тебе.

Торговка взяла ребенка, улыбнулась ему, поцеловала в розовые щечки. Деган прожил в Верноне неделю. Сестра почти ничего не спросила у него относительно девочки, которую он ей вручил. Она узнала только, что милая крошка родилась в Оране и что ее мать была туземкой, женщиной редкостной красоты. За час до отъезда капитан передал сестре метрику, в которой Тереза, признанная им за родную дочь, значилась под его фамилией. Он уехал, и с тех пор его больше не видали: несколько лет спустя он был убит в Африке.

Тереза росла, окруженная нежной заботливостью тетки; спала она в одной постельке с Камиллом. Здоровье у нее было железное, но ухаживали за ней как за слабеньким ребенком, держали в жаркой комнате, где помещался маленький больной, и ей приходилось принимать все микстуры, которыми пичкали Камилла. Она часами сидела на корточках перед камином и в задумчивости, не моргая, глядела на пламя. Вынужденная жить жизнью больного, она замкнулась в самой себе, приучилась говорить вполголоса, передвигаться бесшумно, сидеть на стуле молча и неподвижно, широко раскрыв глаза и ничего не видя. Но когда она поднимала руку, когда ступала ногой, в ней чувствовалась кошачья гибкость, подтянутые, могучие мускулы, нетронутая сила, нетронутая страсть, дремлющие в скованном теле. Однажды ее брат упал от, внезапного приступа слабости; она резким движением подняла и перенесла его, и от этого усилия, давшего выход дремлющей в ней энергии, лицо у нее залилось густым румянцем. Ни затворническая жизнь, которую она вела, ни вредный режим, которому ей приходилось подчиняться, не смогли ослабить ее худого, но крепкого тела; только лицо ее приобрело бледный, желтоватый оттенок, и в тени она казалась почти что дурнушкой. Иной раз она подходила к окну и заглядывалась на дома на другой стороне улицы, застланные золотой солнечной пеленой.

Когда г-жа Ракен продала магазин и удалилась в домик у реки, в жизни Терезы появились минуты затаенной радости. Тетя так часто твердила ей: «Не шуми, — сиди тихо», что все врожденные свои порывы она тщательно схоронила в глубине души. Она в высшей степени обладала хладнокровием, внешней невозмутимостью, но под ними таилась страшная горячность. Ей всегда казалось, что она в комнате кузена, возле больного ребенка; движения ее были размеренны, она большей частью молчала, была притихшей, а если говорила что-нибудь, то невнятно, по-старушечьи. Когда она впервые увидела сад, белую реку, привольные холмы, уходящие к горизонту, ею овладело дикое желание бегать и кричать; сердце бурно билось в ее груди; но на лице ее не дрогнул ни единый мускул, и на вопрос тети, нравится ли ей новое жилище, она ответила только улыбкой.

Теперь жить ей стало лучше. Она была все так же податлива, сохранила все то же спокойное, безразличное выражение лица, она по-прежнему была ребенком, выросшим в постели больного; но внутренне она зажила безудержной, буйной жизнью. Оставшись одна, в траве, на берегу реки, она, как животное, ложилась ничком на землю, широко раскрыв потемневшие глаза, извиваясь и словно готовясь к прыжку. И так она лежала часами, ни о чем не думая, отдавшись палящему солнцу и радуясь, что может перебирать руками землю. Ее обуревали безумные мечты; она с вызовом смотрела на бурлящую реку, она представляла себе, что вода вот-вот бросится, нападет на нее; тут она напрягала все силы, готовилась к защите и в гневе обдумывала, как ей одолеть стихию.

А вечером Тереза, умиротворенная и молчаливая, занималась шитьем, сидя возле тети; под мягким светом, лившимся из-под абажура, ее лицо казалось лицом спящей. Камилл, развалившись в кресле, думал о своих накладных. Безмятежность сонной комнаты только изредка нарушалась какой-нибудь фразой, произнесенной вполголоса.

Госпожа Ракен взирала на детей с небесной добротой. Она решила их поженить.

Дата добавления: 2018-04-04 ; просмотров: 149 ; ЗАКАЗАТЬ РАБОТУ

источник

ТЕРЕЗА РАКЕН

Я простодушно полагал, что этот роман не нуждается в предисловии… Имея обыкновение излагать свои мысли полным голосом и недвусмысленно обрисовывать в своих произведениях даже мелочи, я надеялся, что буду понят и судим без предварительных разъяснений. Оказывается, я ошибся.

Критика встретила эту книгу яростным, негодующим воем. Некоторые благонамеренные люди из столь же благонамеренных газет брезгливо поморщились и, взяв ее щипчиками, бросили в огонь. Даже мелкие литературные газетки, ежедневно оповещающие о том, что произошло в альковах и отдельных кабинетах, зажали носы, вопя о зловонии и гнили. Я отнюдь не жалуюсь на такой прием; наоборот, я в полном восторге от сознания, что у моих собратьев столь девически чувствительные нервы. Спору нет, произведение мое — достояние моих судей, и если они находят его тошнотворным, я не имею права против этого возражать. Но я сетую на то, что ни один из стыдливых журналистов, которые краснели при чтении «Терезы Ракен», по-видимому, не понял этого романа. Если бы они его поняли, они, быть может, покраснели бы еще гуще, зато я по крайней мере испытывал бы теперь чувство внутреннего удовлетворения от мысли, что действительно вызвал у них отвращение. Нет ничего досаднее, как слышать крик честных писателей о разврате, в то время как ты глубоко убежден в том, что они кричат, даже не зная о чем.

Следовательно, мне надлежит самому представить свое произведение моим судьям. Я сделаю это в нескольких строках, с единственной целью — избегнуть в дальнейшем каких-либо недоразумений.

В «Терезе Ракен» я поставил перед собой задачу изучить не характеры, а темпераменты. В этом весь смысл книги. Я остановился на индивидуумах, которые всецело подвластны своим вершам и голосу крози, лишены способности свободно проявлять свою волю и каждый поступок которых обусловлен роковой властью их плоти. Тереза и Лоран — животные в облике человека, вот я все. Я старался шаг за шагом проследить в этих животных глухое воздействие страсте», власть инстинкта и умственное расстройство, вызванное нервным потрясением. Любовь двух моих героев — это всего лишь удовлетворение потребности; убийство, совершаемое ими, — следствие их прелюбодеяния, следствие, к которому они приходят, как волки приходят к необходимости уничтожения ягнят; наконец, то, что мне пришлось назвать угрызением совести, заключается просто в органическом расстройстве и в бунте предельно возбужденной нервной системы. Душа здесь совершенно отсутствует; охотно соглашаюсь с этим, ибо этого-то я и хотел.

Теперь, надеюсь, становится, понятным, что я ставил перед собою цель прежде всего научную. Создав два своих персонажа, я занялся постановкой и решением определенных проблем: так, я попытался уяснить странное взаимное тяготение друг к другу, возможное у двух совершенно различных темпераментов, я показал глубокие потрясения сангвинической натуры, пришедшей в соприкосновение с натурой нервной. Всякий, кто прочтет этот роман внимательно, убедится, что каждая его глава — исследование любопытного психологического казуса. Словом, у меня было одно-единственное желание: взяв физически сильного мужчину и неудовлетворенную женщину, обнажить в них животное начало, больше того — обратить внимание только на это животное начало, привести эти существа к жестокой драме и тщательно описать их чувства и поступки. Я просто-напросто исследовал два живых тела, подобно тому как хирурги исследуют трупы.

Согласитесь, что по окончании такого труда, когда еще находишься под впечатлением суровых радостей, связанных с поисками истины, очень тяжело слышать упреки в том, будто единственной твоей целью было изображение непристойных картин. Я оказался в положении живописца, который пишет нагую натуру, не испытывая при этом ни малейшего соблазна, и который глубоко изумлен, когда некий критик заявляет, что он возмущен изображенной на картине наготой. Пока я писал «Терезу Ракен», я забыл весь свет, я с головой погрузился в точное, тщательнейшее изображение жизни, всецело отдавшись исследованию человеческого механизма, и уверяю вас, что перипетии жестокой любви Терезы и Лорана не представляли для меня ничего безнравственного, ничего такого, что может поощрить низменные страсти. Человеческое начало моих моделей исчезло для меня так же, как оно исчезает для живописца, когда перед ним лежит обнаженная женщина и когда он помышляет только о том, как бы лучше изобразить ее на холсте, правдиво передав очертания и колорит ее тела. Поэтому я был крайне изумлен, когда услышал, что мое произведение называют лужей грязи и крови, сточной канавой, мерзостью и тому подобным. Я знаком с приемами критики, я сам был критиком; но единодушие нападок, должен признаться, несколько смутило меня. Неужели среди моих собратьев не нашлось ни одного, который если бы и не защитил, то по крайней мере объяснил бы мою книгу. Среди голосов, кричавших: «Автор „Терезы Ракен“ — жалкий маньяк, которому доставляют удовольствие порнографические сцены», — я тщетно надеялся услышать голос, который возразил бы: «Да нет, этот писатель — просто исследователь, который хоть и погрузился в гущу человеческой грязи, но погрузился в нее так, как медик погружается в изучение трупа».

Заметьте, что я отнюдь не требую от прессы сочувствия к произведению, которое, как она утверждает, оскорбительно для ее утонченных чувств. У меня нет столь высоких притязаний. Я только удивляюсь, что мои собратья объявили меня каким-то литературным мусорщиком, причем это сделали люди, которым, казалось бы, достаточно нескольких страниц, чтобы понять намерения писателя, и я ограничиваюсь тем, что скромно прошу их в дальнейшем воспринимать меня только таким, каков я есть, и судить меня только за то, что я собою представляю.

А между тем нетрудно было понять «Терезу Ракен», стать на почву наблюдений и анализа, указать на действительные мои ошибки, вместо того чтобы во имя морали кидать мне в лицо комки грязи. Для этого достаточно было известной понятливости и некоторых общих идей, необходимых для критика. Упрек в безнравственности не доказывает в области науки решительно ничего. Не знаю, безнравствен ли мой роман; признаюсь, я никогда не задавался целью сделать его ни более, ни менее целомудренным. Знаю только, что у меня отнюдь не было намерения наполнить его той мерзостью, какую находят в нем люди добродетельные; что каждую сцену, даже самую острую, я писал, руководствуясь лишь научным интересом; и я бросаю моим судьям вызов — пусть они укажут мне хотя бы одну действительно непристойную страницу, написанную в расчете на читателей тех розовых книжечек, тех рассказов о будуарах и закулисных тайнах, что печатаются в двух тысячах экземпляров и горячо рекламируются теми самыми газетами, у которых правдивость «Терезы Ракен» вызвала тошноту.

Несколько оскорблений, уйма благоглупостей — вот все, что я прочел до сегодняшнего дня о моем произведении. Я говорю это здесь спокойно, как сказал бы другу, который в непринужденной беседе спросил бы меня о том, что я думаю об отношении ко мне критики. Один очень талантливый писатель в ответ на мою жалобу на то, что я не нахожу сочувствия у критики, мудро ответил мне: «У вас есть существенный недостаток, который закроет перед вами все двери: вы и двух минут не можете поговорить с дураком, не дав ему понять, что он дурак». Вероятно, так оно и есть; я сознаю, что врежу себе, когда обвиняю критику в непонимании, и все же я не могу скрыть презрения, которое вызывает у меня ее узкий кругозор и суждения, высказываемые вслепую, при полном отсутствии какого-либо метода. Я имею в виду, разумеется, критику повседневную, ту, что судит, вооружившись всеми литературными предрассудками глупцов и не умея стать на общечеловеческую точку зрения, какая требуется для понимания человеческого произведения. Никогда еще не наблюдал я подобной неуклюжести. Несколько ударов кулаком, адресованных мне ничтожными критиками в связи с «Терезой Ракен», угодило, как всегда, мимо. Критика бьет обычно невпопад, она восхваляет выверты какой-нибудь нарумяненной актрисы и тут же вопит о безнравственности в связи с физиологическим исследованием, ничего в нем не поняв и не желая понимать, и бьет напропалую, едва только ее трусливая глупость подскажет ей, что надо бить. Досадно оказаться наказанным за проступок, в котором ты не виноват. Временами я жалею, что не написал непристойностей; мне кажется, я был бы рад заслуженной взбучке, если бы она обрушилась на меня вместе с тем градом ударов, которые, как черепицы с крыши, бессмысленно сыплются на мою голову неведомо за что.

В наше время найдется всего-навсего два-три человека, которые могут прочесть книгу, понять ее и вынести о ней суждение. Я охотно выслушаю их замечания, ибо убежден, что они не станут высказываться, не вникнув в мои намерения и не оценив плодов моих стараний. Они не стали бы произносить пустопорожних громких слов о морали и литературном целомудрии; они признали бы за мною право выбирать, — в наше время, когда искусство свободно, — те сюжеты, которые мне по душе, и стали бы требовать от меня лишь добросовестности, зная, что достоинству словесности вредит только глупость. И, конечно, их не удивил бы научный анализ, который я пытался применить в «Терезе Ракен»; они увидели бы в нем современный метод, орудие всестороннего познания, которым наш век так настойчиво пользуется для того, чтобы проникнуть в будущее. Каковы бы ни были их окончательные выводы, они нашли бы вполне допустимой мою отправную точку — изучение темперамента и глубоких изменений в человеческом организме под влиянием среды и обстоятельств. Тогда я оказался бы перед лицом истинных судей, людей, которые добросовестно, без ребячества и ложного стыда добиваются истины и не считают себя обязанными выказывать отвращение при виде живых обнаженных тел, служащих предметом исследования. Искреннее изучение, как огонь, очищает все. Конечно, перед лицом судилища, о котором я сейчас мечтаю, мое произведение окажется весьма посредственным; я просил бы этих критиков отнестись к нему с беспощадной строгостью, мне хотелось бы, чтобы оно вышло из их рук испещренным пометками и помарками. Тогда я по крайней мере испытал бы глубокую радость от сознания, что меня критикуют именно за то, что я пытался сделать, а не за то, чего я не делал.

Мне чудится, будто я уже теперь слышу приговор этой истинной критики, критики методической и натуралистической, которая обновила науку, историю и литературу: «Тереза Ракен» — исследование случая чересчур исключительного; драма современной жизни проще, в ней меньше ужасов и безумия. Такие явления не должны стоять на первом плане в книге. Желание ничего не упустить из своих наблюдений привело автора к тому, что он подчеркивает любую деталь, а это придало произведению в целом еще большую напряженность и остроту. С другой стороны, его стилю недостает той простоты, какой требует аналитический роман. Следовательно, чтобы написать хороший роман, писателю теперь следовало бы наблюдать общество с более обширной точки зрения, описывать его в более многочисленных и разнообразных аспектах, а главное — пользоваться языком ясным и естественным».

Я намеревался в нескольких строках ответить на нападки, возмущающие своей наивной недобросовестностью, а между тем замечаю, что пускаюсь в рассуждения с самим собою, как это случается со мною всегда, когда я слишком долго держу в руках перо. Я умолкаю, зная, что читатели не любят этого. Если бы у меня хватило воли и досуга написать манифест, я, пожалуй, попытался бы защитить то, что один журналист, говоря о «Терезе Ракен», назвал «гнилой литературой». Впрочем, к чему защищать? У группы писателей-натуралистов, к которой я имею честь принадлежать, достанет мужества и энергии, чтобы создать крепкие произведения, в самих себе несущие свою защиту. Только предвзятость и ослепление определенного рода критики может вынудить романиста написать предисловие. Раз уж из любви к ясности я совершил ошибку — написал предисловие, то прошу за это прощения у умных людей, которые хорошо видят и не нуждаются в том, чтобы среди бела дня для них зажигали фонарь.

В конце улицы Генего, если идти от набережной, находится пассаж Пон-Неф

— своего рода узкий, темный проход между улицами Мазарини и Сенекой. Длина

пассажа самое большее шагов тридцать, ширина — два шага; он вымощен

желтоватыми, истертыми, разъехавшимися плитами, вечно покрытыми липкой

сыростью; стеклянная его крыша, срезанная под прямым углом, совсем почернела

В погожие летние дни, когда неумолимое солнце накаливает улицы, сюда

проникает через свод грязной стеклянной крыши какой-то белесый свет, скупо

разливающийся по проходу. А в ненастные зимние дни, туманными утрами, с

крыши спускается на скользкие плиты густой мрак, — мрак беспросветный и

На левой стороне пассажа ютятся сумрачные, низенькие, придавленные

лавочки, из которых, как из погреба, несет сыростью. Здесь расположились

букинисты, продавцы игрушек, картонажники; выставленные вещи, посеревшие от

пыли, вяло дремлют в сумраке; витрины, составленные из мелких стеклышек,

отбрасывают на товары расплывчатые зеленоватые отсветы; за витринами еле

видны темные лавочки — какие-то мрачные каморки, в которых движутся

Справа по всей длине пассажа тянется стена, на которой лавочники

пристроили узкие шкафчики: здесь на тонких полочках, выкрашенных в

отвратительный коричневый цвет, лежат какие-то невообразимые товары,

выставленные лет двадцать тому назад. В одном из шкафов разместила свой

товар торговка фальшивыми драгоценностями; она продает колечки по пятнадцать

су, которые заботливо разложила на голубом бархатном щитке в ларце из

Над витринами высится стена — черная, кое-как оштукатуренная, словно

покрытая проказой и вся исполосованная рубцами.

Пассаж Пон-Неф не место для прогулок. Им пользуются, только чтобы

сократить дорогу, чтобы выгадать несколько минут. Тут проходят люди занятые,

которым важно поскорее добраться до места. Здесь видишь подмастерьев в

рабочем фартуке, мастериц с их изделиями, мужчин и женщин со свертками под

мышкой; здесь видишь стариков, которые бредут в унылом сумраке, льющемся со

стеклянной крыши, и ватагу ребятишек, только что вырвавшихся из школы, — они

пользуются случаем пошуметь и изо всех сил топают деревянными башмачками по

каменным плитам. Весь день тут не умолкает дробное постукивание торопливых

шагов, и эти звуки раздражают своей беспорядочностью; никто здесь не

останавливается, никто не беседует; каждый бежит по своим делам, понурив

голову, торопится и даже не бросит взгляда на лавочки. Торговцы с

недоумением взирают на прохожего, который чудом задержится перед их

По вечерам пассаж освещается тремя газовыми рожками, вставленными в

массивные квадратные фонари. Фонари эти, подвешенные к стеклянной крыше,

бросают на нее светлые рыжеватые блики и излучают круги бледного трепещущего

света, готового вот-вот померкнуть. Тогда зловещий пассаж уж совсем кажется

каким-то логовом; по каменным плитам стелются длинные тени, с улицы долетают

порывы сырого ветра; здесь чувствуешь себя словно в узком подземелье.

Торговцы вынуждены довольствоваться слабыми отблесками фонарей, падающими на

их витрины; только в лавках хозяева зажигают лампы с абажурами — они ставят

их на конторку, — и тогда прохожие могут различить, что делается в этих

каморках, где и средь бела дня царит ночь. В темном ряду витрин выделяется

ярко освещенное окно картонажного мастера: две лампы с рефлекторами

прорывают мрак желтыми язычками пламени. А по соседству свеча, воткнутая в

резервуар старой лампы, зажигает яркие звездочки в ларчике с фальшивыми

драгоценностями. Торговка дремлет, прикорнув в уголке своей будочки,

Несколько лет назад против этой торговки находилась лавочка,

сколоченная из досок и выкрашенная в бутылочно-зеленый цвет, причем из всех

ее щелей просачивалась сырость. На вывеске — длинной узкой доске — черными

буквами было выведено: «Галантерея», а на стеклянной двери красными буквами

значилось имя: «Тереза Ракен». Справа и слева от двери виднелись глубокие

витрины, выложенные синей бумагой.

Днем, в неясном полусвете, взгляд мог различить только витрину.

С одной ее стороны было выставлено немного белья: плоеные тюлевые чепцы

по два и три франка, муслиновые манжеты и воротнички, фуфайки, чулки, носки,

помочи. Все эти вещи, пожелтевшие и мятые, уныло висели на железных крюках.

И так вся витрина, снизу доверху, была заполнена выцветшими тряпками,

принимавшими в прозрачных сумерках какой-то зловещий облик. Новые чепцы,

выделяясь более яркой белизной, выступали резкими пятнами на синей бумаге,

устилавшей доски. А развешенные на железном пруте цветные носки создавали

темные блики на расплывчатой, белесой мути муслина.

На другой стороне, в более узкой витрине, громоздились большие клубки

зеленой шерсти, черные пуговицы, нашитые на белый картон, коробки

всевозможных цветов и размеров, бисерные сетки для волос, натянутые на

синеватые бумажные круги, связки вязальных крючков, образцы вышивок, мотки

лент, целые горы каких-то выцветших, тусклых предметов, покоившихся здесь по

крайней мере пять-шесть лет. На этих полках, пропыленных и сгнивших от

сырости, все некогда яркие цвета превращались в один, грязно-серый.

Летом, около полудня, когда солнце заливало площади и улицы жгучими

рыжеватыми лучами, за чепчиками, выставленными в витрине, можно было

разглядеть бледное и строгое лицо молодой женщины. Это лицо смутно выступало

из потемок, царивших в лавке. Под низким гладким лбом вырисовывался длинный

прямой тонкий нос; губы представляли собой две узкие бледно-розовые полоски,

а подбородок, короткий и энергический, соединялся с шеей гибкой, мягкой

линией. Туловища не было видно — оно терялось в сумраке; виднелся только

профиль — матово-бледный, с черным широко открытым глазом, как бы

придавленный густой темной шевелюрой.

Он вырисовывался здесь часами, неподвижный и тихий, между двумя чепцами

с рыжими полосками, проступившими от ржавого железного прута.

По вечерам, когда горела лампа, можно было рассмотреть и внутренность

лавки. Она была широкая, но неглубокая; в одном ее конце стояла конторка, на

другом виднелась винтовая лестница, которая вела в комнаты второго этажа.

Вдоль стен тянулись витрины, шкафы, стопки зеленых картонок; обстановка

состояла из четырех стульев и стола. Помещение казалось пустынным, холодным;

товары были запакованы и сложены по углам, а не лежали на виду, радуя яркими

За конторкой обычно сидели две женщины: молодая с серьезным лицом и

пожилая, улыбавшаяся сквозь дремоту. Последней было лет шестьдесят; ее

жирное, неподвижное лицо, освещенное лампой, выделялось белым пятном.

Толстый полосатый кот, примостясь на конторке, наблюдал, как она спит.

Подальше на стуле сидел мужчина лет тридцати и то читал, то вполголоса

разговаривал с молодой женщиной. Он был маленький, хилый, на вид

болезненный; русые тусклые волосы, редкая бородка, лицо в веснушках — все в

нем изобличало больного и избалованного сынка.

Незадолго до десяти пожилая женщина просыпалась. Закрывали лавку, и все

семейство переходило наверх, спать. Полосатый кот плелся за хозяевами,

мурлыча и почесывая голову о каждый столбик перил.

Наверху помещалась квартира из трех комнат. Лестница вела прямо в

столовую, которая служила также и гостиной. Слева, в нише, виднелась

фаянсовая печь, против нее — буфет; вдоль стен стояли стулья, а посреди

комнаты круглый раздвинутый стол. В глубине, за застекленной перегородкой,

находилась темная кухня. По сторонам от столовой были расположены две

спальни. Пожилая женщина, пожелав сыну и невестке спокойной ночи, уходила к

себе. Кот засыпал на стуле в кухне. Супруги отправлялись в спальню. В этой

комнате имелась вторая дверь — на лестницу, по которой можно было спуститься

в темный узкий коридор, выходивший в пассаж.

Муж, которого постоянно знобило, укладывался в постель; тем временем

молодая женщина отворяла окно, чтобы закрыть ставни. Она задерживалась здесь

на несколько мгновений перед высокой, черной, грубо оштукатуренной стеной,

которая уходила ввысь и ширилась над пассажем. Она рассеянно скользила

взглядом по стене, затем тоже ложилась — молча, с пренебрежительным

Прежде г-жа Ракен торговала галантереей в Верноне. Четверть века

прожила она там в маленькой лавочке. Несколько лет спустя после смерти мужа

она почувствовала усталость и ликвидировала дело. Благодаря сбережениям, к

которым прибавились деньги, вырученные от продажи лавки, она стала

обладательницей капитала в сорок тысяч франков; она поместила его в банк и

полу чала две тысячи ренты. Этой суммы ей хватало. Она вела жизнь

отшельницы, не ведая ни тревог, ни радостей, потрясающих мир; она обеспечила

себе существование тихое и невозмутимо-счастливое.

Она снимала за четыреста франков домик с садиком, который спускался к

самому берегу Сены. Это была» уединенное, укромное жилище, от которого веяло

чем-то монастырским; к домику, стоявшему среди обширных пастбищ, вела узкая

тропинка; окна его выходили на реку и на пустынные холмы на другом берегу.

Почтенная женщина, которой к тому времени уже перевалило за пятьдесят,

замкнулась в этом убежище и вкушала здесь радость безмятежной жизни в

обществе сына — Камилла и племянницы — Терезы.

Камиллу тогда было двадцать лет. Мать еще баловала его как ребенка. Она

обожала сына, потому что ей пришлось долгие годы отвоевывать его у смерти.

Мальчик переболел одной за другой всеми болезнями, какие только можно

вообразить. Г-жа Ракен пятнадцать лет боролась со страшными недугами,

которые являлись один за другим, чтобы отнять у нее сына. Она все их одолела

благодаря своему терпению, заботливости, любви.

Спасенный от смерти, подросший Камилл все еще чувствовал последствия

тех постоянных опасностей, которым подверглось его здоровье. Рост его

задержался, и он остался маленьким и тщедушным. Его хилые руки и ноги

двигались медленно, вяло. Мать еще больше любила его из-за слабости, которая

постоянно угнетала его. Она с торжествущей нежностью взирала на его бледное

лицо и думала при этом, что даровала ему жизнь больше десяти раз.

Во время редких передышек, которые давала ему болезнь, он занимался в

Вернонской коммерческой школе. Здесь он научился письму и счету. Вся наука

ограничилась для него четырьмя правилами арифметики и поверхностными

сведениями по грамматике. Позже он брал еще уроки чистописания и

счетоводства. Г-жа Ракен приходила в ужас, когда ей советовали отдать сына в

коллеж, она знала, что вдали от нее он умрет, и уверяла, что книги убьют

его. Камилл оставался невеждой, и это невежество делало его еще

В восемнадцать лет, ничем не занятый и смертельно скучающий в атмосфере

нежности, которою его окружала мать, он поступил в качестве приказчика к

торговцу полотном. Он получал шестьдесят франков в месяц. У него был

беспокойный нрав, и он не переносил безделья. Он чувствовал себя гораздо

лучше, когда был занят одуряющей работой, когда просиживал целыми днями над

огромными накладными и счетами, каждую цифру которых ему приходилось

терпеливо учитывать. Вечером, разбитый, с опустошенной головой, он упивался

своим отупением. Чтобы поступить к торговцу полотном, ему пришлось

поссориться с матерью; ей хотелось бы всегда держать его при себе, уложенным

в постель, вдали от житейских волнений. Молодой человек заговорил

решительно; он требовал работы, как другие дети требуют игрушек, — не из

чувства долга, а инстинктивно, по врожденной потребности. Постоянная

нежность, преданность матери сделали его лютым эгоистом; он воображал, что

любит тех, кто жалеет и ласкает его; в действительности же он жил замкнутой

жизнью, в своем собственном мире и любил только свое благополучие, старался

любыми средствами умножить свои радости. Когда умильная привязанность матери

ему прискучила, он с наслаждением бросился в бессмысленную работу, которая

избавляла его от микстур и отваров. Вечерами, возвратясь из конторы, он

отправлялся с кузиной Терезой на берег Сены.

Терезе шел восемнадцатый год. Однажды, — семнадцать лет тому назад,

когда г-жа Ракен еще держала галантерейную торговлю, — ее брат, капитан

Деган, явился к ней с маленькой девочкой на руках. Он прибыл из Алжира.

— Вот ребенок, которому ты доводишься теткой, — сказал он улыбаясь. —

Мать его умерла. Не знаю, куда его девать. Дарю его тебе.

Торговка взяла ребенка, улыбнулась ему, поцеловала в розовые щечки.

Деган прожил в Верноне неделю. Сестра почти ничего не спросила у него

относительно девочки, которую он ей вручил. Она узнала только, что милая

крошка родилась в Оране и что ее мать была туземкой, женщиной редкостной

красоты. За час до отъезда капитан передал сестре метрику, в которой Тереза,

признанная им за родную дочь, значилась под его фамилией. Он уехал, и с тех

пор его больше не видали: несколько лет спустя он был убит в Африке.

Тереза росла, окруженная нежной заботливостью тетки; спала она в одной

постельке с Камиллом. Здоровье у нее было железное, но ухаживали за ней как

за слабеньким ребенком, держали в жаркой комнате, где помещался маленький

больной, и ей приходилось принимать все микстуры, которыми пичкали Камилла.

Она часами сидела на корточках перед камином и в задумчивости, не моргая,

глядела на пламя. Вынужденная жить жизнью больного, она замкнулась в самой

себе, приучилась говорить вполголоса, передвигаться бесшумно, сидеть на

стуле молча и неподвижно, широко раскрыв глаза и ничего не видя. Но когда

она поднимала руку, когда ступала ногой, в ней чувствовалась кошачья

гибкость, подтянутые, могучие мускулы, нетронутая сила, нетронутая страсть,

дремлющие в скованном теле. Однажды ее брат упал от, внезапного приступа

слабости; она резким движением подняла и перенесла его, и от этого усилия,

давшего выход дремлющей в ней энергии, лицо у нее залилось густым румянцем.

Ни затворническая жизнь, которую она вела, ни вредный режим, которому ей

приходилось подчиняться, не смогли ослабить ее худого, но крепкого тела;

только лицо ее приобрело бледный, желтоватый оттенок, и в тени она казалась

почти что дурнушкой. Иной раз она подходила к окну и заглядывалась на дома

на другой стороне улицы, застланные золотой солнечной пеленой.

Когда г-жа Ракен продала магазин и удалилась в домик у реки, в жизни

Терезы появились минуты затаенной радости. Тетя так часто твердила ей: «Не

шуми, — сиди тихо», что все врожденные свои порывы она тщательно схоронила в

глубине души. Она в высшей степени обладала хладнокровием, внешней

невозмутимостью, но под ними таилась страшная горячность. Ей всегда

казалось, что она в комнате кузена, возле больного ребенка; движения ее были

размеренны, она большей частью молчала, была притихшей, а если говорила

что-нибудь, то невнятно, по-старушечьи. Когда она впервые увидела сад, белую

реку, привольные холмы, уходящие к горизонту, ею овладело дикое желание

бегать и кричать; сердце бурно билось в ее груди; но на лице ее не дрогнул

ни единый мускул, и на вопрос тети, нравится ли ей новое жилище, она

Теперь жить ей стало лучше. Она была все так же податлива, сохранила

все то же спокойное, безразличное выражение лица, она по-прежнему была

ребенком, выросшим в постели больного; но внутренне она зажила безудержной,

буйной жизнью. Оставшись одна, в траве, на берегу реки, она, как животное,

ложилась ничком на землю, широко раскрыв потемневшие глаза, извиваясь и

словно готовясь к прыжку. И так она лежала часами, ни о чем не думая,

отдавшись палящему солнцу и радуясь, что может перебирать руками землю. Ее

обуревали безумные мечты; она с вызовом смотрела на бурлящую реку, она

представляла себе, что вода вот-вот бросится, нападет на нее; тут она

напрягала все силы, готовилась к защите и в гневе обдумывала, как ей одолеть

А вечером Тереза, умиротворенная и молчаливая, занималась шитьем, сидя

возле тети; под мягким светом, лившимся из-под абажура, ее лицо казалось

лицом спящей. Камилл, развалившись в кресле, думал о своих накладных.

Безмятежность сонной комнаты только изредка нарушалась какой-нибудь фразой,

Госпожа Ракен взирала на детей с небесной добротой. Она решила их

поженить. С сыном она по-прежнему обращалась как с умирающим; она

содрогалась при мысли, что может умереть, оставив его одиноким и больным. Но

тут она возлагала все надежды на Терезу; она утешала себя тем, что девушка

будет служить ему заботливой сиделкой. Племянница с ее спокойствием и

молчаливой услужливостью внушала ей безграничное доверие. Она наблюдала за

Терезой в трудных обстоятельствах и хотела приставить ее к сыну как

ангела-хранителя. Этот брак был заранее предвиденным, окончательным решением

Дети давно знали, что со временем должны пожениться. Они выросли с этой

мыслью, и она казалась им простой и естественной. В семье говорили об этом

союзе как о чем-то необходимом, неизбежном. Г-жа Ракен решила: «Мы подождем,

когда Терезе исполнится двадцать один год». И они ждали — терпеливо,

равнодушно, без смущения. Жгучие юношеские желания Камиллу были неведомы. По

отношению к кузине он все еще оставался мальчиком, он целовал ее, как

целовал мать, — по привычке, и это ничуть не нарушало его эгоистического

покоя. Он видел в ней ласковую подругу, — с ней было не так скучно, а при

надобности она же и отвар ему приготовит. Когда он играл с нею, когда держал

ее в руках, ему казалось, что это мальчик, — его плоть молчала. И ни разу

ему не пришла в голову мысль поцеловать горячие губы Терезы, когда она

отбивалась от него, заливаясь нервным смешком.

И девушка, казалось, тоже оставалась холодной и безразличной. Иной раз

она останавливала на нем взгляд, и ее большие глаза несколько мгновений

пристально разглядывали его с какой-то царственной невозмутимостью. И только

губы ее тогда чуть-чуть вздрагивали. Ничего нельзя было прочесть на этом

немом лице, которому непреклонная воля всегда придавала ласковое и

внимательное выражение. Когда заходила речь о ее замужестве, Тереза

становилась серьезной и лишь легкими кивками одобряла слова г-жи Ракен. А

Летними вечерами подростки убегали к реке. Камилла раздражали

назойливые заботы матери; у него бывали бунтарские вспышки, ему хотелось

бегать, пусть даже заболеть, лишь бы избежать нежностей, от которых его

тошнило. Он увлекал за собой Терезу, затевал с нею борьбу, звал ее валяться

в траве. Однажды он толкнул кузину так, что она упала. Девушка мигом, словно

дикий зверь, вскочила на ноги и с пылающим лицом, с глазами, налившимся

кровью, кинулась на него с поднятыми кверху руками. Камилл, не защищаясь,

дал повалить себя. Он испугался.

Прошли месяцы, годы. Наступил день свадьбы. Г-жа Ракен уединилась с

Терезой, рассказала ей об ее родителях, рассказала историю ее рождения.

Девушка выслушала тетю, потом, ни слова не сказав, поцеловала ее.

Вечером Тереза, вместо того чтобы войти в свою комнату слева от

лестницы, вошла в спальню кузена, расположенную справа. Этим и ограничились

изменения, произошедшие в ее жизни в тот день. Наутро, когда молодожены

спустились вниз, Камилл был все так же болезненно-вял и так же эгоистически

невозмутим, а Тереза была по-прежнему ласково-безразлична, и лицо ее —

по-прежнему непроницаемо и до жути спокойно.

Через неделю после свадьбы Камилл решительно заявил матери, что намерен

уехать из Вернона и обосноваться в Париже. Г-жа Ракен запротестовала: жизнь

ее была налажена, она не хотела никаких перемен. С Камиллом сделался нервный

припадок, он пригрозил матери, что расхворается, если она не исполнит его

— Я ведь никогда ни в чем не перечил тебе, — сказал он, — я женился на

кузине, я принимал все лекарства, которыми ты пичкала меня. Так могу же я

наконец выразить какое-то желание и надеяться, что ты уступишь мне. В

Госпожа Ракен не спала всю ночь. Решение Камилла перевертывало

привычное существование вверх дном, и она в отчаянии обдумывала, как

устроить жизнь заново. Но мало-помалу она успокоилась. Она говорила себе,

что у молодых могут появиться дети, и тогда ее маленького капитала будет

недостаточно. Придется зарабатывать деньги, снова открыть торговлю,

подыскать выгодное занятие Терезе. На другой день она уже свыклась с мыслью

об отъезде, уже наметила план новой жизни.

За завтраком она была даже весела.

— Вот как мы поступим, — сказала она детям. — Завтра я отправлюсь в

Париж; я присмотрю там какой-нибудь небольшой галантерейный магазин, и мы с

Терезой опять станем торговать нитками и иголками. Мы будем при деле. А ты,

Камилл, делай что тебе вздумается: хочешь — гуляй на солнышке, хочешь —

— Я поступлю на службу, — ответил молодой человек.

По правде говоря, мысль о переселении возникла у Камилла только под

влиянием нелепого тщеславия. Ему хотелось стать чиновником какого-нибудь

крупного учреждения; когда он в мечтах представлял себя в большой конторе, с

пером за ухом, с люстриновыми нарукавниками, — лицо его заливалось радостным

С Терезой не стали советоваться: она всегда была так

безвольно-послушна, что тетя и муж не находили нужным спрашивать ее мнения.

Она шла, куда они шли, делала то, что делали они, — без единой жалобы, без

единого упрека, казалось, даже не сознавая, что переезжает на другое место.

Госпожа Ракен приехала в Париж и сразу же пошла в пассаж Пон-Неф. Ее

вернонская знакомая, некая старая дева, направила ее сюда к своей

родственнице, владелице галантерейного магазина, от которого она хотела

избавиться. Лавочка показалась старой торговке несколько тесной и

мрачноватой; но, проезжая по Парижу, она была напугана уличным шумом,

роскошью витрин, узкий же пассаж, его скромные витрины напомнили ей ее

прежнюю лавку, в которой все дышало покоем. Здесь ей показалось, будто она

еще в провинции; она с облегчением вздохнула, решив, что в этом укромном

уголке ее дорогие дети будут счастливы. Умеренная цена предприятия развеяла

последние сомнения: за него просили две тысячи франков. Арендная плата за

лавку и за квартиру над ней составляла всего лишь тысячу двести франков.

Г-жа Ракен, которой удалось сберечь около четырех тысяч из своей ренты,

рассчитала, что сможет расплатиться за магазин и внести арендную плату за

год, не трогая основного капитала. На повседневные расходы, думала она,

хватит жалованья Камилла и прибыли от торговли; следовательно, ренту тратить

уже не придется, и капитал станет расти для будущих внуков.

В Вернон она вернулась сияющая; она объявила, что отыскала жемчужину,

восхитительный уголок, в самом центре Парижа. Мало-помалу, в вечерних

беседах, убогая темная лавочка превратилась в дворец; несколько дней спустя

она уже представлялась г-же Ракен, сквозь дымку воспоминаний, удобным,

просторным, спокойным магазином, обладающим тысячью неоценимых достоинств.

— Ах, милая моя Тереза, — говорила она, — вот увидишь, как мы с тобой

будем счастливы в этом уголке! Наверху три прекрасные комнаты. В пассаже

множество народу. Мы будем устраивать прелестные выставки. Помяни мое

слово — скучать не придется.

И она болтала без умолку. В ней проснулась старая лавочница; она

заранее давала Терезе советы насчет продажи, насчет закупок, насчет разных

плутней мелочной торговли. Наконец семья покинула домик на берегу Сены;

вечером того же дня она водворилась в пассаже Пон-Неф.

Когда Тереза в первый раз вошла в лавку, где ей отныне предстояло

проводить дни, ей показалось, будто она спускается в сырую могилу.

Тошнотворное ощущение подступило ей к горлу, тело содрогалось от ужаса. Она

взглянула на грязную, сырую галерею, зашла в магазин, поднялась на второй

этаж, обошла все помещение; от голых комнат, без мебели, веяло ужасом

одиночества и запустения. У молодой женщины не вырвалось ни единого жеста,

не нашлось ни единого слова. Она как бы оледенела. Тетя и муж спустились

вниз, а она села на чемодан, опустила руки и даже не в силах была заплакать,

хотя в груди ее клокотали рыдания.

Оказавшись лицом к лицу с действительностью, г-жа Ракен почувствовала

себя неловко; ей было стыдно, что она так размечталась. Она всячески

старалась оправдать покупку. Она сразу же придумывала, как исправить тот или

иной недостаток; темноту в квартире она объясняла тем, что погода пасмурная,

и в заключение уверяла, что стоит только слегка подмести помещение — и все

— Ничего! — отвечал Камилл. — Все это вполне прилично. К тому же

наверху мы будем только по вечерам. Что касается меня — я буду возвращаться

не раньше пяти-шести часов. А вы будете вместе, скучать вам не придется.

Молодой человек ни за что не согласился бы жить в такой конуре, если бы

не рассчитывал на сладостное пребывание в конторе. Он говорил себе, что на

службе ему весь день будет тепло, а придя домой, он будет сразу же ложиться

Целую неделю в лавке и в квартире царил беспорядок. Тереза с первого же

дня уселась за конторку и уже не сходила с места. Ее удрученное состояние

очень удивляло г-жу Ракен; она рассчитывала, что молодая женщина постарается

приукрасить свою квартиру, поставит на окна цветы, попросит, чтобы комнаты

заново оклеили, чтобы купили гардины, ковры. Когда г-жа Ракен предлагала

что-нибудь переделать, улучшить, племянница спокойно отвечала:

— Зачем? Нам и так хорошо, роскошь нам ни к чему.

Госпоже Ракен пришлось самой обставить комнаты и навести порядок в

лавке. Видя, что тетка с утра до ночи вертится у нее перед глазами, Тереза в

конце концов стала выходить из терпения; она наняла прислугу и заставила

Больше месяца Камиллу не удавалось найти службу. Он как можно меньше

бывал в лавке и с утра до ночи слонялся без дела. Это ему до такой степени

наскучило, что он даже заикнулся, не вернуться ли в Вернон. Наконец ему

досталась должность в управлении Орлеанской железной дороги, с окладом в сто

франков в месяц. Мечта его осуществилась.

Он отправлялся из дому в восемь часов утра. Он шел по улице Генего и

выходил на набережную. Затем, от Академии до Ботанического сада, он шагал,

заложив руки в карманы, вдоль Сены. Этот долгий путь, который он совершал

дважды в день, никогда не надоедал ему. Он наблюдал, как течет вода,

останавливался, чтобы посмотреть, как вниз по течению тянутся баржи,

груженные лесом. Он ни о чем не думал. Нередко он задерживался перед собором

Парижской Богоматери, который тогда ремонтировался, и рассматривал

громоздившиеся вокруг него леса; эти громадные леса почему-то очень занимали

его. Потом он мимоходом заглядывал на Винную пристань, пересчитывал

извозчиков, ехавших от вокзала. Вечером, усталый, занятый какой-нибудь

нелепой историей, которую рассказывали в управлении, он шел по Ботаническому

саду и, если не особенно спешил, останавливался возле медведей. Он проводил

здесь с полчаса, склонившись над ямой и наблюдая за медведями, которые

передвигались, грузно покачиваясь; повадки этих неуклюжих животных нравились

ему; он разглядывал их, приоткрыв рот, вытаращив глаза, и, как дурак,

радовался и потешался их движениям. Наконец он решал, что пора домой, и

отправлялся в путь, волоча ноги и разглядывая прохожих, экипажи, витрины.

Дома он сразу же обедал, потом принимался за чтение. Он купил сочинения

Бюффона и каждый вечер задавал себе урок: прочесть двадцать — тридцать

страниц, несмотря на страшную скуку, которую наводило на него это занятие.

Он читал также, в грошовых выпусках, «Историю Консульства и Империи» Тьера,

«Историю жирондистов» Ламартина или какую-нибудь научно-популярную книгу. Он

воображал, что занимается самообразованием. Иной раз он заставлял жену

прослушать несколько страничек, кое-какие забавные истории, которые он читал

ей вслух. Он очень удивлялся, что Тереза может просидеть целый вечер,

задумавшись, молча, не испытывая желания взяться за книгу. В глубине души он

считал, что жена его глуповата.

Тереза с раздражением отстраняла от себя книги. Она предпочитала сидеть

без дела, устремив взгляд в одну точку, погрузившись в какие-то туманные,

зыбкие мысли. Характер ее, впрочем, оставался по-прежнему ровным и

покладистым; вся ее воля была направлена на то, чтобы стать существом

пассивным, сговорчивым, готовым на крайнее самоотречение.

Торговля шла понемногу. Доход каждый месяц был один и тот же. Клиентуру

составляли местные работницы. Каждые минут пять в лавку входила какая-нибудь

девушка и покупала товара на несколько су. С покупательницами Тереза была

всегда любезна; когда она занималась с ними, на лице ее появлялась заученная

улыбка. Г-жа Ракен была искуснее, разговорчивее, и, по правде сказать,

именно она привлекала и удерживала клиентуру.

В течение трех лет дни сменялись, похожие один на другой. Камилл ни

разу не выходил днем из своей конторы; его мать и жена почти не отлучались

из лавки. Живя в промозглом сумраке, в унылой, давящей тишине, Тереза

наблюдала, как стелется перед нею ее бессмысленная жизнь, готовя ей каждый

вечер все то же холодное ложе и каждое утро — все тот же никчемный день.

Раз в неделю, по четвергам вечером, семейство Ракенов принимало гостей.

В столовой зажигали большую дампу, на плите кипятили воду для чая. Это было

целым событием. Такие вечера сильно отличались от обычных; они вошли в

обиход семьи как некие мещанские оргии, преисполненные безудержного веселья.

В такие вечера ложились спать в одиннадцать часов.

Госпожа Ракен разыскала в Париже одного из своих прежних знакомых,

полицейского комиссара Мишо, который прослужил двадцать лет в Верноне и был

там ее соседом по квартире. Тогда между ними завязалась тесная дружба;

позже, когда вдова продала дело и переселилась в домик у реки, они совсем

потеряли друг друга из виду. Несколько месяцев спустя Мишо уехал из

провинции и обосновался в Париже, на Сенекой улице, где мирно проедал

положенную ему пенсию в полторы тысячи франков. Однажды в дождливый день он

встретил свею старую приятельницу в пассаже Пон-Неф; в тот же вечер он

Так начались приемы по четвергам. У бывшего полицейского комиссара

вошло в привычку неуклонно приходить к ним раз в неделю. Потом он привел с

собой тридцатилетнего сына Оливье, высокого, поджарого и худого, женатого на

крошечной, болезненной и медлительной женщине. Оливье служил в полицейском

управлении, зарабатывая три тысячи франков, что вызывало у Камилла жгучую

зависть; он был старшим чиновником сыскного отделения. Тереза с первого же

раза возненавидела этого чопорного, холодного человека, который считал, что

оказывает великую честь лавочке, являя тут свою долговязую тощую особу и

Камилл ввел еще одного гостя — старого служащего управления Орлеанской

дороги. Гриве прослужил уже двадцать лет; он был старшим чиновником и

получал две тысячи сто франков. В его обязанности входило распределять

работу между сотрудниками того отделения, где состоял Камилл, и последний

относился к нему с известным уважением. В мечтах Камиллу рисовалось, что в

один прекрасный день, лет через десять, Гриве умрет и он, может статься,

займет его место. Старик был в восторге от приема, оказанного ему г-жой

Ракен, и стал с отменной точностью являться каждый четверг. Через пол года

этот визит стал для него уже долгом: он шел в пас саж Пон-Неф так же, как

каждое утро направлялся в контору, — машинально, подчиняясь некоему

В таком составе собрания стали очаровательны, В семь часов г-жа Ракен

затапливала камин, переносила лампу на середину стола, возле нее клала

домино и перетирала чайный сервиз, красовавшийся на буфете. Ровно в восемь

старики Мишо и Гриве сходились возле магазина, ибо один шел со стороны

Сенекой улицы, а другой — от улицы Мазарини. Они входили в лавку и вместе с

хозяевами поднимались на второй этаж. Все усаживались на стол и поджидали

Оливье Мишо с женой, которые постоянно запаздывали. Когда все оказывались в

сборе, г-жа Ракен разливала чай, Камилл высыпал на клеенку домино, и все

погружались в игру. Слышно было только постукивание костяшек. После каждой

партии игроки минуты две-три ссорились, затем споры умолкали, и воцарившуюся

унылую тишину нарушало только сухое постукивание костяшек.

Тереза играла так равнодушно, что это бесило Камилла. Она брала на

колени жирного полосатого кота Франсуа, привезенного г-жой Ракен из Вернона,

одной рукой ласкала его, а другою ставила косточки. Четверги были для нее

истинной пыткой; нередко она ссылалась на недомогание, на сильную мигрень —

лишь бы не играть, а сидеть без дела, в полусне. Облокотившись о стол,

подперев щеку рукой, она взирала на тетиных и мужниных гостей, и они

виделись ей сквозь желтую дымку коптящей лампы. Вид окружающих приводил ее в

отчаяние. Она переводила взгляд с одного лица на другое с глубоким

отвращением, с глухой ненавистью. У старика Мишо была бледная физиономия,

испещренная красными пятнами, — безжизненная физиономия старца, впавшего в

детство; у Гриве лицо было узкое, с круглыми, как у кретина, глазами и

тонкими губами; Оливье, на невыразительном лице которого резко выступали

скулы, важно нес малоподвижную голову, венчавшую неуклюжее туловище, а у

Сюзанны, его жены, было очень бледное, дряблое лицо с бескровными губами и

растерянный взгляд. И Тереза не находила ни одного человека, ни одного

живого создания среди причудливых и зловещих существ, в обществе которых ее

удерживала непреодолимая сила; порою у нее начинались галлюцинации — ей

казалось, будто ее бросили в какой-то склеп вместе с трупами, которые

шевелят головой и двигают ногами и руками, когда их потянут за веревочку.

Она задыхалась в спертом воздухе столовой; трепетная тишина, желтые отсветы

лампы наводили на нее какой-то смутный ужас, необъяснимую тоску.

У двери, в лавке, повесили колокольчик, и его резкое позвякивание

возвещало о появлении покупательниц. Тереза прислушивалась; когда раздавался

звон, она спешила вниз, довольная тем, что может уйти из столовой. Она не

торопясь отпускала товар. После ухода покупательницы она садилась за

конторку и сидела там как можно дольше, боясь вновь подняться наверх; она

наслаждалась тем, что не видит перед собой Гриве и Оливье. Сырой воздух

лавки умерял жар в ее пылающих руках. И она вновь впадала в свою обычную

Но долго так сидеть она не могла. Камилл бывал недоволен ее

отсутствием; он не понимал, как можно в четверг предпочесть лавку столовой.

Перегнувшись через перила лестницы, он взглядом искал жену.

— Ну что же ты? — кричал он. — Что ты там делаешь? Почему не

возвращаешься. Гриве чертовски везет. Он опять выиграл.

Молодая женщина с трудом поднималась с места и снова усаживалась

напротив старика Мишо, на отвислых губах которого блуждала отвратительная

улыбка. И так до одиннадцати часов Тереза неподвижно сидела на стуле,

поглядывая на Франсуа, которого она держала на руках, чтобы не видеть

картонных паяцев, кривляющихся вокруг нее.

Как-то в четверг, вернувшись из конторы, Камилл привел с собою дюжего,

широкоплечего молодца, которого он фамильярно втолкнул в магазин.

— Узнаешь, мать, этого господина? — спросил он у г-жи Ракен, указывая

Старая торговка взглянула на незнакомца, порылась в памяти, но ничего

не вспомнила. Тереза наблюдала сцену с обычным равнодушием.

— Да что же это ты? — продолжал Камилл. — Неужели не узнаешь Лорана,

малыша Лорана, сынишку дядюшки Лорана, у которого такие прекрасные пашни

около Жефоса. Забыла. Я с ним вместе ходил в школу; он забегал за мной

по утрам, по пути от своего дядюшки, который жил рядом с нами, — и ты его

еще угощала хлебом с вареньем.

Вдруг г-жа Ракен вспомнила; но с тех пор малыш Лоран чудовищно вырос.

Она не видела его по крайней мере лет двадцать. Ей захотелось загладить

впечатление от приема, который она ему оказала в первые минуты, и она стала

изливаться в воспоминаниях, расточая чисто материнские ласки. Лоран сел; он

тихо улыбался, отвечал ей ясным голосом, обводил лавку спокойным,

— Представьте себе, — сказал Камилл, — этот проказник уже полтора года

служит на Орлеанской железной дороге, а мы встретились и узнали друг друга

только сегодня! Правда, наше управление — колоссальное, это сложнейший

При этих словах молодой человек вытаращил глаза и поджал губы: он был

неимоверно горд, что является скромным колесиком в такой большой машине. Он

продолжал, покачав головой:

— Но ему живется недурно; он получил образование, он зарабатывает уже

полторы тысячи франков. Отец отдал его в коллеж; он изучал право, учился

живописи. Так ведь, Лоран. Оставайся обедать.

— Охотно, — без обиняков ответил Лоран.

Он снял шляпу и уселся в магазине. Г-жа Ракен поспешила в кухню.

Тереза, еще не промолвившая ни слова, разглядывала гостя. Никогда в жизни ей

не доводилось видеть такого мужчины. Лоран — высокий, сильный, румяный —

изумлял ее. Она с каким-то восторгом рассматривала его низкий лоб,

обрамленный жесткой черной шевелюрой, полные щеки, яркие губы, правильные

черты лица, отмеченного какой-то полнокровной красотой. На мгновение она

задержала взгляд на его шее: шея у него была широкая и короткая, жирная и

могучая. Потом она стала разглядывать его крупные руки, которые он держал на

коленях; концы пальцев у него были квадратные; его кулак мог бы сразить

быка. Лоран был подлинный крестьянский сын, сутулый, с несколько

тяжеловесными посадками, с медлительными и точными жестами, спокойный и

упрямый на вид. Под одеждой у него чувствовались выпуклые, разработанные

мускулы, тело полное н плотное. И Тереза с любопытством рассматривала его,

переходя от рук к лицу, а когда она останавливала взгляд на его бычьей шее,

по ней прибегали легкие мурашки.

Камилл разложил томики Бюффона и грошовые брошюрки, чтобы показать

приятелю, что и он занимается. Потом, как бы отвечая на вопрос, который уже

несколько минут вертелся у него в голове, он обратился к Лорану:

— А ведь ты, должно быть, знаешь мою жену? Помнишь двоюродную

сестренку, которая играла с нами в Верноне?

— Я сразу же узнал мадам, — ответил Лоран, смотря Терезе прямо в лицо.

От этого взгляда, устремленного на нее в упор и словно проникавшего в

нее, молодой женщине стало как-то не по себе. Она натянуто улыбнулась,

перемолвилась с Лораном и мужем несколькими словами и поспешила уйти на

Сели за стол. Камилл решил, что долг вежливости требует

поинтересоваться жизнью приятеля, и, как только подали суп, спросил:

— Да не знаю, — ответил Лоран. — У нас размолвка; уже лет пять как не

— Что ты говоришь! — воскликнул чиновник, пораженный такой чудовищной

— Да, у любезного папаши свои особые идеи. Он беспрестанно судится с

соседями, поэтому он и отдал меня в коллеж; он мечтал, что я буду у него

адвокатом и стану ему выигрывать тяжбы. Да, у папаши Лорана на уме только

выгода; он хочет, чтобы даже причуды его приносили доход.

— А ты не захотел стать адвокатом? — спросил Камилл, все больше и

— Ни малейшего желания, — со смехом отвечал приятель. — Два года я

делал вид, будто слушаю лекции, чтобы получать стипендию, которую высылал

мне отец, — сто франков в месяц. Я жил тогда со школьным товарищем, который

стал художником, и я тоже начал заниматься живописью. Мне это нравилось;

ремесло занятное, легкое. Мы целыми днями курили, болтали.

— К сожалению, — продолжал Лоран, — так не могло долго продолжаться.

Отец проведал, что я вожу его за нос; он сразу же лишил меня ста франков в

месяц и предложил вернуться домой и вместе с ним копать землю. Тогда я

попробовал было писать картины на божественные сюжеты; дело не пошло. Я

понял, что впереди у меня — голодная смерть, послал искусство ко всем чертям

и стал искать должность. Но отец умрет же когда-нибудь; вот я этого и

дожидаюсь, а там заживу ничего не делая.

Голос Лорана звучал спокойно. История, рассказанная им в нескольких

словах, давала о нем исчерпывающее представление. В сущности, это был лентяй

с плотоядными аппетитами, с ясно выраженной жаждой легких и постоянных

удовольствий. Это большое могучее тело желало только одного — не утруждать

себя, валяться, бездельничать и наслаждаться жизнью. Молодому человеку

хотелось бы вкусно есть, сладко спать, щедро удовлетворять свои страсти и

притом не двигаться с места, избегая малейшей усталости.

Профессия адвоката привела его в ужас, а одна мысль о том, что ему

придется копать землю, вгоняла его в дрожь! Он обратился к искусству, думая,

что это ремесло самое подходящее для лентяя; ему казалось, что действовать

кистью — пустое дело; кроме того, он надеялся на легкий успех. Он мечтал о

жизни, полной доступных наслаждений, о роскошной жизни, об изобилии женщин,

о неге на диванах, о яствах и опьянении. Эта мечта осуществлялась в

действительности, пока папаша Лоран высылал денежки. Но когда перед молодым

человеком, которому к тому времени уже минуло тридцать лет, в отдалении

предстала нищета, он призадумался; он чувствовал, что у него не хватит сил

терпеть лишения; он не согласился бы прожить и дня впроголодь, даже ради

самой громкой артистической славы. Как он и выразился, он послал живопись к

чертям, едва только убедился, что она бессильна удовлетворить его обширные

аппетиты. Его первые живописные опыты были более чем посредственны; его

крестьянский глаз воспринимал природу сумбурно, с низменной ее стороны; его

холсты — грязные, неряшливые, уродливые — не выдерживали критики. Впрочем,

он не страдал артистическим тщеславием и не особенно огорчился, когда ему

пришлось забросить кисти. Он искренне пожалел только о мастерской своего

школьного товарища, о просторной мастерской, где он так упоительно

бездельничал добрых пять лет. Он пожалел также о натурщицах, мелкие прихоти

которых были ему по карману. Из этого мира грубых наслаждений он вынес

жгучие плотские желания. Однако удел конторского служащего пришелся ему по

душе; такое существование, похожее на жизнь рабочей скотины, не тяготило

его, он любил эту повседневную работу; она не утомляла его и усыпляла ум.

Только два обстоятельства огорчали Лорана: ему недоставало женщин да обеды в

кухмистерской за восемнадцать су не утоляли его прожорливости.

Камилл смотрел на него и слушал с дурацким недоумением. Хилый юноша,

дряблое, бессильное тело которого за всю жизнь не изведало ни единой

чувственной встряски, был по-ребячески изумлен жизнью художественных

мастерских, о которой рассказывал приятель. Его ошеломил рассказ о женщинах,

обнажающих свое тело. Он расспрашивал Лорана.

— Значит, — говорил он, — были вот такие, которые при тебе снимали с

— Ну разумеется, — отвечал Лоран, улыбнувшись и бросив взгляд на сильно

— Странное это должно производить впечатление, — не унимался Камилл,

по-детски посмеиваясь. — Я бы смутился. Первый-то раз ты, должно быть,

Лоран растопырил широкую руку и стал внимательно рассматривать ладонь.

Пальцы его слегка вздрагивали, яркий румянец заливал щеки.

— Первый раз мне это, помнится, показалось вполне естественным. —

продолжал он, как бы говоря с самим собою. — Занятная вещь это чертово

искусство, только доходу от него ни гроша. У меня была натурщица,

прелестная рыжая девушка с упругим, восхитительным телом. великолепная

Лоран поднял глаза я увидел перед собою Терезу; молодая женщина словно

замерла и онемела. Она впилась в него пристальным, жгучим взглядом. Ее

черные, матового оттенка глаза казались двумя бездонными отверстиями, а за

приоткрытыми губами виднелись розовые блики рта. Ока была как бы ошеломлена

и вся насторожилась; она внимала.

Лоран перевел взгляд с Терезы на Камилла и постарался сдержать улыбку.

Он завершил фразу жестом; жестом широким и сластолюбивым, приковавшим к себе

взгляд молодой женщины. Уже был подан десерт, а г-же Ракен пришлось

спуститься вниз, чтобы заняться с покупательницей.

Когда сняли скатерть, Лоран, некоторое время сидевший в задумчивости,

вдруг обратился к Камиллу:

— Послушай, непременно надо написать твой портрет.

Госпожу Ракен и ее сына эта мысль привела в восторг. Тереза по-прежнему

— Сейчас лето, — продолжал Лоран, — служба кончается в четыре, я могу

приходить сюда и писать тебя часа два по вечерам. Это займет не больше

— Что ж, отлично, — ответил Камилл, покраснев от удовольствия. — Будешь

у нас обедать. Я завьюсь у парикмахера и надену черный сюртук.

Пробило восемь. Пришли Гриве и Мишо. Вслед за ними появились Оливье с

Камилл представил своего приятеля гостям. Грийе поджал губы. Он

ненавидел Лорана, потому что, по его мнению, молодому чиновнику слишком

скоро повысили жалованье. К тому же появление нового гостя было целым

событием; завсегдатаи Ракенов встретили незнакомца с некоторым холодком —

Лоран держался добродушным малым. Он разобрался в обстоятельствах, ему

захотелось понравиться, сразу же прижиться. Он рассказывал всякую всячину,

весь вечер оживлял общество своим громким смехом и завоевал расположение

В тот вечер Тереза не искала повода спуститься в лавку. Она до

одиннадцати часов просидела на месте за игрой и беседой, но избегала

взглядов Лорана, который, впрочем, и не обращал на нее внимания.

Жизнерадостность этого парня, его густой голос, смачный хохот, сильный,

терпкий запах, исходивший от него, смущали молодую женщину и как-то странно

С того дня Лоран почти каждый вечер приходил к Ракенам. Он жил на улице

Сен-Виктор, против Винной пристани, в меблированной комнатке на антресолях,

за которую с него брали восемнадцать франков в месяц; в комнатке было около

шести квадратных метров, а освещалась она покатым окном, прорубленным на

крыше, через которое виднелась узкая полоска неба. В свою каморку Лоран

всегда старался вернуться как можно позже. За недостатком денег он не имел

возможности проводить время за столиком в кафе, а потому до встречи с Камил-

лом обычно засиживался в закусочной, где обедал по вечерам; он курил трубку

и попивал кофе с ромом, это обходилось ему в три су. Потом он тихо брел по

улице Сен-Виктор, прогуливался по набережной, а в теплые ночи присаживался

Магазин в пассаже Пон-Неф стал для него прелестным, теплым, тихим

убежищем, где его ждали дружеские речи и всяческие знаки’ внимания. Теперь

он сберегал три су, которые стоял ему кофе, и с упоением пил отличный чай

г-жи Ракен. Он просиживал здесь до десяти часов, переваривая обед,

подремывая, чувствуя себя как дома; он уходил только после того, как Камилл,

при его помощи, запирал магазин.

Как-то вечером он принес с собою мольберт и ящик с красками. На другой

день он собирался приступить к портрету Камилла. Купили холст, все

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском:

Лучшие изречения: Да какие ж вы математики, если запаролиться нормально не можете. 8448 — | 7339 — или читать все.

193.124.117.139 © studopedia.ru Не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования. Есть нарушение авторского права? Напишите нам | Обратная связь.

Отключите adBlock!
и обновите страницу (F5)
очень нужно

источник