Все как бывало веселый счастливый анализ

Как будто вне любви есть в жизни что-нибудь…

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Сердце трепещет отрадно и больно…

Зимой 1820 года состоятельный русский дворянин, ротмистр в отставке, Афанасий Неофитович Шеншин отдыхал и поправлял свое здоровье на водах в Германии, в городке Дармштадт, где он страстно влюбился в дочь обер-кригскомиссара 1 Карла Беккера – двадцатидвухлетнюю Каролину Шарлотту, бывшую замужем за мелким чиновником Иоганном Фётом. Через несколько месяцев та бросила мужа и бежала с Шеншиным в Россию. Родившийся в ноябре того же года младенец был записан в метриках как сын Шеншина и до четырнадцати лет считался таковым. Однако в 1834 году орловские губернские власти стали наводить справки о рождении мальчика. Брак, законный в Германии, был признан незаконным в России. Шеншин, опасаясь, чтобы юный Афанасий не попал в незаконнорожденные, поспешил увезти ребенка в лифляндский городок Верро 1 , где стал хлопотать о признании мальчика «сыном умершего асессора Фёта». Согласие было получено, но благополучный исход предприятия стал источником дальнейших жизненных несчастий будущего поэта: из русского столбового дворянина Шеншина он превратился в иностранца Фета, утратив право наследовать родовое имение.

До 14 лет Афанасий Шеншин (Фет) жил и учился дома. С 1834 года – в Верро. В 1838-м он поступил в московский пансион профессора М. П. Погодина, а в августе того же года был принят в Московский Университет на словесное отделение филологического факультета. Студенческие годы Фет прожил в доме своего друга и однокурсника Аполлона Григорьева, впоследствии известного критика и поэта-романтика. Эта дружба способствовала формированию у двух студентов общих идеалов и единого взгляда на искусство.

Фет начал писать стихи и уже в 1840 году издал за свой счет собрание стихотворных опытов под названием «Лирический Пантеон». Он стал постоянным автором журнала «Отечественные записки». В 1843 году В. Белинский писал, что «из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет». Кстати, когда в «Отечественных записках» вышло первое стихотворение Фета, в типографии букву «ё» в фамилии автора заменили на «е». Шеншин не стал возражать против поправки: так его немецкая фамилия превратилась в псевдоним.

Бальмонт писал в начале двадцатых, прошлого века: «…говоря о наших поэтах, наиболее сильных, почти неизменно сопоставляли два имени – Пушкин и Лермонтов. За последние лет двадцать пять к двум этим славным именам, в сопоставлении, присоединились, как равноправные, два благородные имени – имена, не менее лучезарные, чем те прежние звезды – Тютчев и Фет. Пушкин – заря наша, Лермонтов – комета, Тютчев – звездная ночь, Фет – любовный сад, звонкая от птичьих песен роща… Они, как восток и запад, как север и юг, – четыре угла нашего поэтического Эдема».

В 1845 «иностранец Афанасий Фёт», желая стать русским потомственным дворянином, поступил унтер-офицером в кирасирский Военного ордена полк, расквартированный в Херсонской губернии. Оторванный от столичной жизни, он почти перестал печататься. В херсонские годы произошло событие, предопределившее личную жизнь Фета: погибла его возлюбленная. Мария Лазич была бесприданницей, и Фет по своей бедности не решился на ней жениться. Вскоре после их окончательного разрыва произошел несчастный случай: от свечи загорелось платье Марии, она выбежала в сад, но не смогла потушить одежду и задохнулась в дыму. Сознание косвенной вины и тяжести утраты тяготило Фета на протяжении всей жизни. Долго в его стихах будут слышаться отзвуки этой трагедии:

В 1853 году Фету удалось перейти в Уланский Его Величества лейб-гвардии полк, расквартированный под Петербургом. Он получил возможность бывать в столице, возобновил литературную деятельность, начал регулярно печататься в «Современнике», «Отечественных записках», «Русском вестнике», «Библиотеке для чтения».

Успех вышедшей в 1850 году в Москве книги «Стихотворения А. А. Фета» открыл ему в Петербурге доступ в кружок «Современника», где он встретился с И. С. Тургеневым и В. П. Боткиным. Позднее Фет познакомился у Тургенева с Л. Н. Толстым, вернувшимся из Севастополя. Кружок «Современника» общими усилиями выбрал, отредактировал и напечатал новое собрание «Стихотворений А. А. Фета», а в 1863 году оно было переиздано в двух томах.

В Крымскую войну Фет служил в войсках, охранявших Эстляндское побережье. В 1858 году он вышел в отставку в звании штабс-ротмистра. Потомственного дворянства он так и не добился: его чин соответствовал майору, а по новому императорскому указу потомственное дворянство давалось лишь дослужившимся до полковника.

В 1857 году, женившись на Марье Петровне Боткиной сестре знаменитого русского врача С. П. Боткина, Афанасий Фет решил посвятить себя сельской жизни. Купив «на приданные деньги» в Мценском уезде хутор Степановку с двумя сотнями десятин земли и энергично занявшись хозяйством, он постоянно там жил и лишь зимой ненадолго наезжал в Москву. Фет оказался превосходным помещиком, дела шли очень хорошо, в конце семидесятых годов за сто с лишним тысяч рублей он приобрел имение Воробьевку в Щигровском уезде, Курской губернии. Под конец жизни состояние Фета дошло до той степени, что его можно было назвать богатым человеком.

В середине девятнадцатого века в поэзии почти безраздельно господствовал Некрасов и его последователи. По их представлению, стихи непременно должны быть злободневными, выполняющими важную идеологическую задачу. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!» – провозглашали они. Пушкин же, в свое время считавший, что поэзия ценится прежде всего за свою красоту, осуждался. Хотя Фет много общался с Некрасовым и дружил со многими писателями круга «Современника», ему была близка именно пушкинская оценка поэзии. Фет выразился даже более решительно: «Я никогда не мог понять, чтобы искусство интересовалось чем-либо кроме красоты». Истинную, непреходящую красоту он находил в природе, в любви и в собственно искусстве (музыке, живописи, скульптуре). В своей поэзии он стремился, в противоположность поэтам-демократам, как можно дальше уйти от действительности, погрузиться в созерцание вечной красоты, не причастной суете, треволнениям и горечи повседневности.

Поэтому его и отличало равнодушие к серьезным политическим вопросам тогдашнего времени. Придерживаясь крайне консервативных взглядов, Фет резко отрицательно воспринял отмену крепостного права и с 1862 начал регулярно печатать в «Русском вестнике» очерки, обличавшие пореформенные порядки на селе с позиции помещика-землевладельца. Тургенев назвал его «закоренелым и остервенелым крепостником и поручиком старинного закала». В их переписке появлялось все больше и больше резкостей. Противоположность политических убеждений в конце концов привела к болезненному для обоих разрыву. Лишь к концу 1870-х годов Тургенев возобновил переписку с Фетом: «Старость, приближая нас к окончательному упрощению, упрощает все жизненные отношения; охотно пожимаю протянутую вами руку…»

источник

Наполненное восхищением стихотворение “Вечер” – один из лучших образцов пейзажной лирики Фета. Краткий анализ “Вечер” по плану поможет ученикам 7 класса погрузиться в прекрасный мир его поэзии и понять, почему это произведение так в нем выделяется. На уроке литературы его можно использовать в качестве основного материала или как дополнительный разбор.

Перед прочтением данного анализа рекомендуем ознакомиться со стихотворением Вечер.

История создания – написано оно в 1855 году, когда поэт был уже в достаточно зрелом тридцатипятилетнем возрасте.

Тема – очарование природы, которая в вечернее время кажется особенно таинственной.

Композиция – стихотворение можно разделить на две части: первая строфа является зачином, остальные две раскрывают его.

Жанр – пейзажная лирика.

Стихотворный размер – анапест с перекрестной рифмовкой.

Эпитеты – “ясная река”, “померкший луг”, “немая роща”, “золотые каймы”, “ночное дыханье”, “голубой и зеленый огонь”.

Метафоры – “убегает на запад река”, “облака разлетелись”, “вздохи дня”, “зарница теплится”.

Сравнение – “облака как дым”.

Афанасия Афанасьевича Фета всегда глубоко волновала тема природы. Особенно он интересовался таким таинственным по его мнению явлением, как переход от дня к ночи. Благодаря дару видеть прекрасное в том, что другие считают повседневностью, поэту и удавалось создавать очаровательные пейзажные зарисовки, такие как написанные в 1855 году “Вечер”.

Несмотря на то, что поэту к тому времени уже исполнилось тридцать пять, он не утратил юношеской свежести восприятия и продолжал считать природу прекрасной и достойной созерцания.

Также в этом произведении отразилось типичное фетовское восприятие природных явлений как чего-то, что помогает познать космическое начало и имеет скрытое начало.

Стих посвящен природе, а точнее – ее таинственному очарованию в то время, когда ясность дня переходит в глубину ночи. Это действительно самое волнующее время суток и самое загадочное, что поэт искусно передает с помощью безличных предложений. Он пытается передать неуловимую красоту, придавая поэзии музыкальность.

Первая часть произведения состоит из одной строфы и как раз наполнена безличными предложениями. Они и помогают Афанасию Афанасьевичу создать атмосферу таинственности, показать, насколько загадочен природный мир.

А вот вторая часть, состоящая из двух строф, представляет собой как раз попытку эту загадку разгадать. Размышления лирического героя, основанные на визуальных впечатлениях, раскрываются уже более традиционным способом. Автор рисует прекрасную картину природы в вечернее время, когда все понемногу засыпает с одной стороны, и как будто предчувствует утро – с другой.

Очевидно, что лирический герой видит всю развернувшуюся перед ним картину с пригорка, где то жарко, то сыро (очевидно, от ветра с реки). Это позволяет ему видеть больше, как если бы он был непосредственным участником. Такой взгляд “сверху”, немного отстраненный и в то же время пристальный, типичен для фетовских стихов. Именно за счет него была сформирована композиция: сначала лирический герой видит и слышит нечто неясное, но, вглядевшись, может разгадать хотя бы часть природных загадок. Таким образом Афанасий Афанасьевич передает свою философскую идею.

Это пейзажная лирика в лучшем своем проявлении – задушевном, таинственном, музыкальном. Поэт наполняет свое стихотворение не только визуальными, но и акустическими образами, как бы погружая читателя не только в пейзаж, но и в особое вечернее настроение, этим пейзажем навеваемое.

Трехстопное произведение имеет трехсложный стихотворный размер – Афанасий Афанасьевич использует для него анапест. Перекрестная рифма как будто связывает между собой части произведения, а последовательное сохранение ритмики делает его еще более цельным.

Богатая палитра тропов, использованная Фетом, делает стихотворение “Вечер” глубоко чувственным. Проникновенность ему придают:

Эпитеты – “ясная река”, “померкший луг”, “немая роща”, “золотые каймы”, “ночное дыханье”, “голубой и зеленый огонь”.
Метафоры – “убегает на запад река”, “облака разлетелись”, “вздохи дня”, “зарница теплится” .
Сравнение – “облака как дым” .

Все эти художественные средства помогают передать взгляд лирического героя, наблюдающего за уходом дня. Он восхищен великолепием пейзажа, чувствует природу живым существом и ощущает себя наблюдателем и частью ее в одно и то же время.

Таким образом поэт показывает красоту не только природы, но и своей души, которая умеет видеть все окружающее особенным и прекрасным. Кто знает, смог ли бы кто-то, кроме Фета, увидеть столько очарования в самых обычных сумерках. Афанасий Афанасьевич не только видит ее, но и стремится поделиться своим ощущением с читателем.

источник

Фаина Раневская была великолепной комедийной актрисой, причем она не просто играла комедию. Она жила этим, хотя жизнь ее больше напоминала трагикомедию, а не легкий водевиль. Она была из тех женщин, которые за словом в карман не полезут и легко приколошматят оппонента острым словцом.

Из сотни-другой афоризмов, разбросанных Раневской по пути — когда ненароком, когда сгоряча — мы выбрали 30 таких, которым позавидует любой писатель-сатирик:

Оптимизм — это недостаток информации.

Есть люди, в которых живет Бог; есть люди, в которых живет Дьявол; а есть люди, в которых живут только глисты.

Поклонников миллион, а в аптеку сходить некому.

Одиночество — это состояние, о котором некому рассказать.

Многие жалуются на свою внешность, и никто — на мозги.

Если человек тебе сделал зло — ты дай ему конфетку. Он тебе зло — ты ему конфетку. И так до тех пор, пока у этой твари не разовьётся сахарный диабет.

Женщина, конечно, умнее. Вы когда-нибудь слышали о женщине, которая бы потеряла голову только от того, что у мужчины красивые ноги?

Склероз нельзя вылечить, но о нём можно забыть.

Если женщина говорит мужчине, что он самый умный, значит, она понимает, что второго такого дурака она не найдет.

кадр: Ленфильм

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на диеты, жадных мужчин и плохое настроение.

Сняться в плохом фильме — все равно что плюнуть в вечность!

Получаю письма: «Помогите стать актёром». Отвечаю: «Бог поможет!»

Вы знаете, что такое сниматься в кино? Представьте, что вы моетесь в бане, а туда приводят экскурсию.

— Как жизнь, Фаина Георгиевна? — Я вам еще в прошлом году говорила, что говно. Но тогда это был марципанчик.

Есть такие люди, к которым просто хочется подойти и поинтересоваться, сложно ли без мозгов жить.

Здоровье — это когда у вас каждый день болит в другом месте.

Животных, которых мало, занесли в Красную книгу, а которых много — в Книгу о вкусной и здоровой пище.

В моей старой голове две, от силы три мысли, но они временами поднимают такую возню, что кажется, их тысячи.

Если больной очень хочет жить, врачи бессильны.

кадр: Мосфильм

Лучше быть хорошим человеком, «ругающимся матом», чем тихой, воспитанной тварью.

Даже под самым пафосным павлиньим хвостом всегда находится обыкновенная куриная жопа.

Самое трудное я делаю до завтрака. Встаю с постели.

Раневскую спросили: «Какие, по вашему мнению, женщины склонны к большей верности: брюнетки или блондинки?» Не задумываясь, она ответила: «Седые!»

Нет толстых женщин, есть маленькая одежда.

Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности.

Я заметила, что если не кушать хлеб, сахар, жирное мясо, не пить пиво с рыбкой — морда становится меньше, но грустнее.

источник

Начали с интересом, закончили за упокой.

Фильм с заложенной интересной идеей. Один из немногих фильмов, который может показать какие бывают люди, какими идеями они живут. Уникальными и парадоксальными.

Ляля, главный герой вокруг которого происходят события является среднестатистическим ‘нормальным’ человеком по с течению жизни которого происходят какие-то неудачные моменты с личной жизнью её и в её родовом клане. Как её мать забеременела в 18 лет, как она сама забеременела в 18 лет, так и её дочь забеременела в 18 лет. И как её саму и так и её мать бросил муж, во что верит и чего опасается по отношению к своей дочери, что её так же бросит муж.

Муж Ляли увлечен своими идеями в поисках снежного человека, что не свойственно ‘нормальному’ человеку, так же как и новый человек встретившийся ей на жизненном пути, который обладает так же редкими взглядами на жизнь. Новым человеком Павлом Петровичем оказался тоже фанатичный и увлеченный человек пропагандирующий идеи сыроедения и аутотренингов, который смог создать клуб и повести за собой людей, которые начали разделять его идеи.

Конечно человек, обладающий такими идеями должен быть согласным со своей совестью и не обладать лицемерием. Однако, в сюжете его взгляды на одно время поменялись, когда в ресторане он начал вопреки своим взглядам есть мясо со словами завязать со своим клубом.

Через какое-то время вдруг Ляля вышла с ним на связь, когда её муж уезжает снова искать снежного человека, попросив у Павла Петровича записаться на занятия он их так же проводил будучи лицемерным человеком за спиной у своих единомышленников кушал еще вчера мясо.

На занятиях Ляля поняла что захочет попросить остаться своего мужа вместе с ней, так как муж всё-таки какую-то привязанность к жене испытывает и новые отцовские чувства к своей дочери. Но Павел Петрович начал этому препятствовать, ослепленный своими эгоистическими чувствами, что явно не показательно для такого человека, пропагандирующего подобные идеи. Пытаясь удержать Лялю на силу рядом с ним боясь, что она уйдет.

Конечно люди обладающие подобными взглядами начинают меняться не сразу а постепенно не обладая резким переходами из одного состояния взглядов в другие и затем обратно как ни в чем не бывало. Так же ни чуть это не оправдывает их радикальный подход. И кажется как картина развивается в начале, как всё мягко хорошо и прекрасно, но и как она радикально меняется. так же не радует как этот человек становится таким эгоистичным пытаясь удержать другого ради собственного счастья, что не придает этому человеку положительного окраса, а скорее дает негативный окрас.

Ну и конец просто добивающий, который сразу так и просит поставить фильму низкую оценку.

Эта страдальческая сопливая роль Марины Неёловой, второй фильм её молодости, который я посмотрел после Фантазии Фарьятева откровенно своим страдальчеством наполненный, который ничего хорошего и положительного в своем содержании передать не может, как и Фантазии Фарьятьева. Откровенно говоря так и не хочется смотреть другие картины молодости с этой актрисой.

Так и хочется поставить одну из самых низких оценок этому фильму типа 2 или 3, но начало порадовало, поэтому я немного завышу оценку этого фильма до 6

Как такое возможно, что на это кино нет ни одного отзыва ? Вопиющую несправедливость надо исправлять. Насколько позволит мне мой язык, я постараюсь рассказать вам об этом интересном и симпатичном фильме, в котором задействованы лучшие отечественные артисты. Но не их громкими именами, но их потрясающей во всех смыслах игрой, слеплен этот серьёзный и комедийный одновременно фильм. Кино о женщине, везущей воз тягот и забот, как ломовая лошадь, но не утратившей женского шарма и обаяния. Кино о том, как бывают слепы люди в погоне за идеей фикс. Кино о мужской несостоятельности и об эпохе, канувшей в многую лету!

Елена Петровна (Марина Неёлова) хороший журналист ? Возможно, что и так, только вот в начале картины она так, с позволения сказать накосячила, что хоть стой, хоть падай. И ведь не её вина в том, что дали ей неверные сведения. Но факт фактом остаётся: она написала статью про одного человека, в которой переврала его фамилию, место работы и прочее. Не со зла. Да, ей бы сведения полученные проверить и встретиться с героем репортажа, так вы сами можете представить, что других дел и забот по горло. Вот и пришёл по её душу Павел Петрович (Станислав Любшин) дабы прояснить кто есть ху.

Нет, здесь не будет любви с взгляда первого, да и со второго, откровенно говоря тоже. Отыщется бывший муженёк (Александр Михайлов), который 17 лет назад покинул женщину ради поиска снежного человека. До сих пор его ищет, нашёл его следы, токо вот никто ему не верит. Есть дела в мире и поважнее. А Павел Петрович занимается сыроедением, аутотренингом. Занятие в принципе доброе, только вот не в одиночку занимается, а организовал свой клуб. К нему со всей страны летят письма и люди, дабы проникнуться идеей и начать жить по новому. Павел Петрович очень увлечён своим делом, своей системой. А вот любви в его жизни нет. Надо думать, что как утопающий за соломинку, так и Павел Петрович за Елену Петровну ухватится. Сможет ли удержать, большой вопрос.

Любшин гениален. Что хотите, старая школа! Сыграть человека немного чудаковатого, не от мира сего и в тоже время, способного потерять голову, это надо уметь. Неёлова великолепна, впрочем как и всегда. А ведь есть ещё и такие второстепенные персонажи, как герои Сергея Газарова, Риммы Марковой, в полной мере дополняющей картину. И этот классный ансамбль играет вдохновенно, не сфальшивив не одной нотки. В фильме есть курьёзные и забавные ситуации, как например, случай в ресторане. Без улыбки не взглянешь и на занятия аутотренингом под руководством Татьяны Догилевой. А ешё в фильме совсем молоденькая Елена Дробышева. Небольшое экранное время получил Александр Михайлов, но это хватило, чтобы из своего героя он сделал конфетку, не в том смысле, что персонаж положительный, а в том, как здорово сыграл Василий из ‘Любови и голуби’. Тонко, изысканно, с душой !

Зря, зря забыто это кино. Кино для всей семьи, переносящее вас в середину 80-х годов, прошлого столетия. Хотите отдохнуть душой, милости прошу к этому фильму. Да, и мощная аффирмация Станисалава Любшина в конце фильма, заряжает по настоящему!

источник

Актеры (170)
О политике и не только (42)
Ностальгическое (8)
Англия (111)
Архитектура (18)
Афоризмы (40)
Живопись (854)
Жизнь замечательных людей (84)
Занимательно (44)
Земной шар (135)
Города мира (33)
Искусство (129)
Испания (20)
Историческое (80)
Италия (43)
Кинематографическое (63)
Китай (69)
Красивое (67)
Литературное (121)
Молитвы, иконы (37)
Вопросы веры (13)
Моя Карелия (9)
Мудрое (62)
Музыка (472)
Мультяшки (14)
Новогоднее (3)
Подводный мир (9)
Полезные советы (90)
Кулинария (22)
Поэтическое (268)
Фото (96)
Обои для рабочего стола (4)
Юмор (16)
Япония (95)

«Крылатый слова звук»

5 декабря 1820 года родился Афанасий Фет.

«Природы праздный соглядатай. »

В 1843 году в журнале «Отечественные записки» появилось стихотворение тогда ещё никому не известного 23-летнего поэта «Я пришёл к тебе с приветом. », где он во всеуслышание назвал то, о чём пришёл рассказать в русской поэзии: о радостном блеске солнечного утра и страстном трепете молодой весенней жизни, о жаждущей счастья влюблённой душе и неудержимой песне, готовой слиться с веселием мира. «Подобного лирического весеннего чувства природы мы не знали во всей русской поэзии!» — воскликнул тогда критик Василий Боткин, автор одной из лучших статей о творчестве Фета.

Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;

Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа всё так же счастью
И тебе служить готова;

Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что́ буду
Петь, — но только песня зреет.

Если у Некрасова природа тесно связана с человеческим трудом, с тем, что она даёт человеку, — то у Фета — лишь повод для выражения мыслей и чувств, лишь объект художественного восторга, эстетического наслаждения, созерцания. Обаяние этих стихов прежде всего в их эмоциональности.

Природы праздный соглядатай,
Люблю, забывши всё кругом,
Следить за ласточкой стрельчатой
Над вечереющим прудом.

Природа у Фета — точно в первый день творения: кущи дерев, светлая лента реки, соловьиное пение. Это один из замечательнейших поэтов-пейзажистов.

Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело, —
Я ничего не пойму.

Особенность фетовской лирики — в органической слиянности природного и человеческого, душевного мира.

Какая ночь! На всем какая нега!
Благодарю, родной полночный край!
Из царства льдов, из царства вьюг и снега
Как свеж и чист твой вылетает май!

Какая ночь! Все звезды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь,
И в воздухе за песней соловьиной
Разносится тревога и любовь.

Березы ждут. Их лист полупрозрачный
Застенчиво манит и тешит взор.
Они дрожат. Так деве новобрачной
И радостен и чужд ее убор.

Нет, никогда нежней и бестелесней
Твой лик, о ночь, не мог меня томить!
Опять к тебе иду с невольной песней,
Невольной – и последней, может быть.

Радость страданья

Продолжая традиции Жуковского и Тютчева, Фет оказал огромное влияние на последующее развитие русской поэзии. Он как бы мост от Державина и Батюшкова к Блоку.
Блок очень многое взял у Фета. Его знаменитая строка «Радость-страданье одно» из песни Гаэтана («Радость, о радость-страданье, боль неизведанных ран») — это «радость страдания» Фета»: «Где радость теплится страданья»:

Страдать! Страдают все, страдает темный зверь
Без упованья, без сознанья;
Но перед ним туда навек закрыта дверь,
Где радость теплится страданья.

Блока поразила мысль Фета о том, что и в страдании есть своя утончённая радость, это то, что мы потом стали называть катарсисом.

А вот мнение Льва Толстого о другом его стихотворении: «Стихотворение Ваше крошечное прекрасно. Это новое, никогда не уловленное прежде чувство боли от красоты, выражено прелестно».

В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнет, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно?

Истерзался песней
Соловей без розы.
Плачет старый камень,
В пруд роняя слезы.
Уронила косы
Голова невольно.
И тебе не томно?
И тебе не больно?

Красота в стихах Фета — это всегда преодолённое страдание, это радость, добытая из боли.

Идеал красоты

Фет всегда тяготел к темам так называемого «чистого искусства»: темам природы и любви. Искусство для него связано лишь с вечным идеалом красоты. В своих статьях он развивал эти идеи: «единственная задача искусства — передать во всей полноте и чистоте образ, в минуту восторга возникший перед художником, и другой цели у искусства быть не может».

Шепнуть о том, пред чем язык немеет
Усилить бой бестрепетных сердец –
Вот чем певец лишь избранный владеет,
Вот в чем его и признак и венец!

С этим, конечно, не могла согласиться демократическая критика. Чернышевский писал о Фете: «Хороший поэт, но пишет пустяки». Фет возражал: «В нашем деле пустяки и есть истинная правда». И доказывал, что в стихах главное — не разум автора, а «бессознательный инстинкт (вдохновение), пружины которого от нас скрыты».

Сновиденье,
Пробужденье,
Тает мгла.
Как весною,
Надо мною
Высь светла.

Неизбежно,
Страстно, нежно
Уповать,
Без усилий
С плеском крылий
Залетать —

В мир стремлений,
Преклонений
И молитв;
Радость чуя,
Не хочу я
Ваших битв.

Ничему грубому, жестокому, вульгарному, безобразному доступа в мир фетовской лирики нет. Она соткана только из красоты. «У всякого предмета, — пишет Фет, — тысячи сторон, но художнику дорога только одна сторона предметов: их красота, точно так же, как математику дороги их очертания или численность». В этой односторонности — специфичность лирики Фета, в ней её слабость — та узость кругозора, в которой так резко укоряли его критики-шестидесятники, но в ней же и её сила — художественное обаяние, эстетическая прелесть. В этих стихах мы встречаемся поистине с самой поэзией, чистой её субстанцией, освобождённой от балласта: это воздушный шар, с которого сбросили мешки с песком.
Эту красоту Фет видел в самых обычных будничных предметах. Я. Полонский вспоминал: «Юный Фет, бывало, говорил мне: «к чему искать сюжеты для стихов: сюжеты эти на каждом шагу, — брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, вот тебе и сюжеты».
«Тайна поэзии сокрыта от глухих, — писал Фет, — глухие ищут в поэзии «воспроизведения жизни», в оценке обывателя поэт — безумец. А между тем. кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик!»

Я загораюсь и горю,
я порываюсь и парю
в томленьях крайнего усилья.
И верю сердцем, что растут
и тотчас в небо унесут
мои раскинутые крылья.

Лирическая дерзость

В образах Фет подчас удивительно смел:

Зачем же за тающей скрипкой
Так сердце в груди встрепенулось,
Как будто знакомой улыбкой
Минувшее вдруг улыбнулось?

Лев Толстой писал о Фете: «И откуда у этого добродушного толстого офицера берётся такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?»

. Устало всё кругом: устал и цвет небес.
И ветер, и река, и месяц, что родился.

Критики недоумевали: как может цвет небес устать? Как может минувшее улыбаться?
При таком словоупотреблении стушёвывается основное значение слова, а на первый план выступает его эмоциональная окраска. Эпитет уже не столько характеризует предмет, сколько выражает настроение поэта. Стирается грань между внешним миром и душевной жизнью.
Современников поражали такие эпитеты Фета, как «звонкий сад», «млечный голос», «румяная скромность», «мёртвые грёзы», «овдовевшая лазурь». Они вызывали недоумение и насмешки. Редакторы ставили на полях его рукописей пометки: «не понимаю», «что это значит?», «чушь!» И это непонимание сопровождало Фета всю жизнь. Нам, прошедшим школу новейшей поэзии, ныне понятно, что такое «тающая скрипка» или «травы в рыдании», а ведь даже Полонский в 1888 году отвергал «золотое куку».

Афоризмы Фета

Фет — это не только поэт чувства, но и поэт мысли. Многие заключительные строки его стихов — готовые афоризмы, поражающие своей мудростью, отточенностью формулировок и точностью наблюдений:

«Только песне нужна красота, красоте же и и песен не надо».
«Пора за будущность заране не пугаться, пора о счастии учиться вспоминать».
«Хоть смерть в виду, а всё же нужно жить. А слово «жить» ведь значит: покоряться».
«И лжёт душа, что ей не нужно всего, что ей глубоко жаль».
«И если жизнь — базар крикливый Бога, то только смерть — его бессмертный храм».

Особенности художественной манеры Фета — в стремлении передавать те чувства и озарения, которые невозможно определить точным словом, а можно только «навеять на душу» читателя. В умении уловить неуловимое, дать название тому, что до него было лишь смутным, мимолётным ощущением души человеческой.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
хватает на лету и закрепляет вдруг
и тёмный бред души, и трав неясный запах.

Это поэт неопределённых мечтаний, неясных побуждений, недосказанных смутных чувств. Ему чужды цельные и внятные предложения, ему дороже «шёпот, шорох, трепет, лепет», у него звуки — самые тихие в нашей литературе, и вообще Фет, как кто-то сказал, — это шёпот русской поэзии. Он словно во сне говорит стихами или стихами припоминает то, что ему приснилось. Потому и лежит на его стихах как бы тонкая вуаль, и все они — «словно неясно дошедшая весть».

С солнцем склоняясь за темную землю,
Взором весь пройденный путь я объемлю:
Вижу, бесследно пустынная мгла
День погасила и ночь привела.

Страшным лишь что-то мерцает узором:
Горе минувшее тайным укором
В сбивчивом ходе несбыточных грез
Там миллионы рассыпало слез.

Стыдно и больно, что так непонятно
Светятся эти туманные пятна,
Словно неясно дошедшая весть…
Всё бы, ах, всё бы с собою унесть!

Слова для него — материальны и тяжелы: «Людские так грубы слова, их даже нашёптывать стыдно!» Через всё творчество Фета проходит тема «бедности слова»: «О, если б без слова сказаться душой было можно!»

Поэзия бездумна, как «язык любви, цветов, ночных лучей», близка к «немой речи» природы, связана со снами, с неясным бредом. Слова только приблизительны. О, если б можно было отвергнуть их неискусное посредничество! Тишина, дыхание, вздохи, глаза, которые смотрятся в глаза другие, призыв, переданный «одним лучом из ока в око, одной улыбкой уст немых», золотое мигание звёзд — всё это гораздо красноречивее нашей бледной речи, всё это — понятные и чудные намёки, которые для Фета более желанны, чем отчётливость определяющего слова.

Не нами
бессилье изведано слов к выраженью желаний.
Безмолвные муки сказалися людям веками,
но очередь наша, и кончится ряд испытаний
не нами.

Музыка груди

С лирической дерзостью связан и такой иррациональный момент фетовской лирики, как её музыкальность. Когда цель стиха — не смысловое сообщение, а передача настроения, чувства. Однажды в письме Льву Толстому Фет, в очередной раз сокрушаясь, что в словах передать ничего нельзя, написал: «Всё понимается музыкой груди». Музыкальность Фета — это и есть мучительная и сладкая музыка груди, задевающая сердечные струны читателя, чтобы исторгнуть из них ответный звук.
Чайковский писал: «Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область. Это не просто поэт, а поэт-музыкант». Фет откликался: «Чайковский тысячу раз прав, так как меня всегда из определённой области слов тянуло в неопределённую область музыки, в которую я уходил, насколько хватало сил моих».

Лесом мы шли по тропинке единственной
В поздний и сумрачный час.
Я посмотрел: запад с дрожью таинственной
Гас.

Что-то хотелось сказать на прощание,-
Сердца не понял никто;
Что же сказать про его обмирание?
Что?

Думы ли реют тревожно-несвязные,
Плачет ли сердце в груди,-
Скоро повысыплют звезды алмазные,
Жди!

Фет так сочетает вопросы и восклицания, так строит фразу, чтобы свойственные интонациям речи повышения и понижения слагались в своего рода мелодию. Часто тема стихотворения развивается как музыкальная тема — переплетением повторяющихся мотивов. Такие стихи находятся на грани между поэзией и музыкой, а иные и прямо вызваны музыкальными впечатлениями:

Я понял те слезы, я понял те муки,
Где слово немеет, где царствуют звуки,
Где слышишь не песню, а душу певца,
Где дух покидает ненужное тело,
Где внемлешь, что радость не знает предела,
Где веришь, что счастью не будет конца.

Близость «мелодий» Фета сразу почувствовали композиторы. В 60-е годы Салтыков-Щедрин констатирует, что «романсы Фета распевает чуть ли не вся Россия». Чайковский написал несколько романсов на его стихи. Один из самых известных и пленительных: «Сияла ночь. Луной был полон сад. » Послушайте его в исполнении Олега Погудина: http://video.mail.ru/mail/likinas/621/309.html

Любопытна история, как это стихотворение появилось на свет. Героиня и адресат его — Татьяна Берс, в замужестве Кузьминская, сестра Софьи Андреевны Толстой, которая была, как известно, одним из прообразов Наташи Ростовой.

Татьяна Берс, сестра жены Л.Толстого, адресат нескольких стихотворений А. Фета

Она вдохновила Толстого на одну из лучших глав «Войны и мира», где он описывает удивительное пение Наташи.
Когда-то, в 1866 году, 20-летняя Татьяна Кузьминская пела в Ясной Поляне в присутствии Фета, и тот был глубоко растроган её доверительной и глубокой интонацией. Позже им было написано посвящённое ей стихотворение «Певице»:

Уноси мое сердце в звенящую даль,
Где как месяц за рощей печаль;
В этих звуках на жаркие слезы твои
Кротко светит улыбка любви.

О дитя! как легко средь незримых зыбей
Доверяться мне песне твоей:
Выше, выше плыву серебристым путем,
Будто шаткая тень за крылом.

Вдалеке замирает твой голос, горя,
Словно за морем ночью заря, —
И откуда-то вдруг, я понять не могу,
Грянет звонкий прилив жемчугу.

Уноси ж мое сердце в звенящую даль,
Где кротка, как улыбка, печаль,
И всё выше помчусь серебристым путем
Я, как шаткая тень за крылом.

Прошло 11 лет, и вновь в Ясной Поляне пела Кузьминская летней короткой ночью.

Тогда-то и родилось знаменитое стихотворение Фета «Сияла ночь...», названное им первоначально «Опять». Фет написал его той ночью под впечатлением пения Кузьминской и утром при всех преподнёс певице. Все были восхищены и несколько шокированы этим откровенным и страстным признанием в любви — тем более, что при сём присутствовала жена поэта Мария Петровна (Боткина).
«Сияла ночь...» представляет собой несомненную параллель к пушкинскому «Я помню чудное мгновенье»: в обоих стихотворениях говорится о двух встречах, двух сильнейших повторных впечатлениях. Два выступления Кузьминской, пережитые Фетом, и дали в соединении тот поэтический импульс, в котором личность певицы, её пение, покорившее поэта, оказались неотделимыми от того любимейшего Фетом романса, который звучал в её исполнении: «и вот опять явилась ты» — «и вот в тиши ночной твой голос слышу вновь». Так родилось одно из самых прекрасных стихотворений Фета о любви и музыке.
На своей лекции я демонстрировала эти стихи и романс на них на фоне вот этой картины И.Крамского «Лунная ночь», написанной в то же время, что и стихотворение — в 1877 году.

Изящная фигура женщины в белом на фоне высоких деревьев осеннего кунцевского парка таинственна и романтична. По настроению эта картина очень близка стихам Фета. Во многих рецензиях на неё писали, что картина напоминает сцену из какого- то романа или фразу из старинного романса.

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнею твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна — любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь,

Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой!

Между экстазом и хандрой

Фет в своей сфере — поэт редкой эмоциональности, редкой силы заражающего чувства, при этом чувства светлого, жизнеутверждающего. Преобладающее настроение поэзии Фета — состояние душевного подъёма. Упоение природой, любовью, искусством, женской красотой, воспоминаниями, мечтами.

В моей руке — такое чудо! —
твоя рука,
и на траве два изумруда —
два светляка.

***
Пей, отдавайся минутам счастливым, —
трепет блаженства всю душу обнимет,
пей и не спрашивай взором пытливым,
скоро ли сердце иссякнет, остынет.

Едва ли не каждое стихотворение Фета производит впечатление головокружительного полёта.

И в дальний блеск душа лететь готова,
не трепетом, а радостью объята,
как будто это чувство ей не ново,
а сладостно уж грезилось когда-то.

Лирический экстаз, поэтическое безумство — это то, что Фет более всего ценил в лирике. В письме Я. Полонскому он пишет: «Поэт есть сумасшедший и никуда не годный человек, лепечущий божественный вздор».

Когда ж под тучею, прозрачна и чиста,
поведает заря, что минул день ненастья, —
былинки не найдёшь и не найдёшь листа,
чтобы не плакал он и не сиял от счастья.

Но в жизни Фет был совершенно иным человеком, нежели в стихах. Угрюмым, нелюдимым, подверженным приступам мрачной хандры. Тургенев писал о нём в письме: «Я не знаю человека, который мог бы сравниться с ним в умении хандрить». Сейчас это называют депрессией.
Резкие переходы от кипучей энергии к полному упадку сил, приступы тоски и меланхолии были симптомами психического недуга, унаследованными поэтом от больной матери. Душевнобольными были также сёстры Фета, оба брата, сын сестры. Он очень боялся наследственного безумия и поклялся себе, что при первых же его признаках покончит с собой. Аполлон Григорьев — друг детства и юности Фета — писал о нём: «Я не видел человека, которого бы так душила тоска, за которого бы я более боялся самоубийства. Я боялся за него, я проводил часто ночи у его постели, стараясь чем бы то ни было рассеять страшное хаотическое брожение стихий его души».
Этот певец любви и природы был мрачным ипохондриком. Но в стихах Фета вы ничего этого не увидите. Для этого угрюмого, озлобленного человека, не верящего в людей и в счастье, акт поэтического творчества был актом освобождения, преодоления трагизма жизни, воспринимался как отдушина, как выход из мира скорбей и страданий в мир светлой радости.

Какое счастие: и ночь, и мы одни!
Река — как зеркало и всё блестит звездами,
а там-то — голову закинь-ка да взгляни:
какая глубина и чистота над нами.

Верующий атеист

Фет уже студентом-первокурсником был непоколебимо убеждённым атеистом. Для юноши 30-х годов 19 века, поэта-романтика, принадлежавшего к кругу молодежи, увлечённой идеалистической философией, эта позиция необычная: там были мучительные сомнения в религиозных истинах, настроения богоборчества – здесь же было спокойное и твёрдое отрицание. Когда Аполлон Григорьев, исполненный религиозного рвения, бил поклоны в церкви, безбожник Фет, пристроившись рядом, нашёптывал ему в ухо мефистофельские сарказмы.
Если Пушкин в конце жизни пришёл к Богу, то Фет непреклонным атеистом остался до последних дней. Когда, незадолго до его смерти, врач посоветовал жене поэта вызвать священника, чтобы причастить больного, она ответила, что «Афанасий Афанасьевич не признаёт никаких обрядов» и что грех этот (остаться без причастия) она берёт на себя. Этот факт сообщает биограф Фета Б. Садовский, который даёт к этим словам такое пояснение: «Фет был убеждённым атеистом. Когда он беседовал о религии с верующим Полонским, то порой доводил последнего, по свидетельству его семьи, до слёз». Об атеизме Фета, о спорах, в которых он опровергал догматы религии, рассказывает в своих воспоминаниях старший сын Льва Толстого Сергей.
Однако такой парадокс: у атеиста Фета – умнейшие стихи о Боге, по велению коего светлый серафим однажды «громадный шар возжёг над мирозданьем». И, обращаясь к Творцу мира, человек говорит:

Нет, Ты могуч и мне непостижим
тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
ношу в груди, как оный серафим,
огонь сильней и ярче всей вселенной.

Меж тем как я, добыча суеты,
игралище её непостоянства,
во мне он вечен, вездесущ, как Ты,
ни времени не знает, ни пространства.

У Фета – прекрасные стихи о Христе, об искушении его сатаною в пустыне («Когда Божественный бежал людских речей...»).

И. Крамской. «Христос в пустыне»

Атеизм атеизмом, но Фет ощущал мир как высшее художественное творение и себя как персонаж некоего грандиозного, не постижимого разумом сюжета.

Душа в тот круг уже вступила,
куда невидимая мгла
её неволей увлекла.

***
Чего хочу? Иль, может статься,
бывалой жизнию дыша,
в чужой восторг переселяться
заране учится душа.

Душа для Фета – совершенно самостоятельная реальность, субстанция, наблюдаемая поэтом при всех её трансформациях, странствиях, мытарствах, воплощениях. А так видеть её может только человек, пронизанный верой, живущий ею и по-другому жить не умеющий. Так что ж, атеист ли Фет? Да, всё-таки атеист, но такой, который в ощущении Бога не уступит и людям, проникнутым органичной для них верой.
Однажды Фет, по свидетельству очевидца, во время спора вскочил, стал перед иконой и, крестясь, произнёс с чувством горячей благодарности: «Господи Иисусе Христе, Мать пресвятая Богородица, благодарю Вac, что я не христианин!». Однако, как сказал один религиозный мыслитель, «душа – по природе своей христианка». Можно добавить: стихи по природе своей связаны с божеством. Ведь поэзия и возникла как молитва, заговор, заклинание. И что бы ни думал, что бы ни говорил поэт в жизни, в стихах он никуда от Бога не уйдёт. Такова сила поэтической традиции, таков язык, так устроено наше сердце, таково благоговение перед жизнью и благодарность, диктующая стихи.

«В напевах старческих твой юный дух живёт»

Иные поэты к концу жизни что называется исписываются, исчерпывают свой творческий потенциал, начинают перепевать себя или вообще замолкают. Но есть такие, кто до глубокой старости сохраняют свежесть чувств и вдохновенность творческих порывов. Таким был Фет. Незадолго до смерти он выпускает сборник стихов «Вечерние огни» — после 20 лет молчания, а затем, с промежутками в 2-3 года — ещё три небольших сборника под тем же заглавием. Пятый выпуск «Вечерних огней» вышел уже после его кончины.
Это было очень точное название — то были именно огни, свет в конце жизни, подлинное чудо возрождения: старик Фет творил так же вдохновенно, что и в молодые годы, поистине обретя новое поэтическое дыхание.

Полуразрушенный, полужилец могилы,
о таинствах любви зачем ты нам поёшь?
Зачем, куда тебя домчать не могут силы,
как дерзкий юноша,один ты нас зовёшь?

— Томлюся и пою. Ты слушаешь и млеешь;
в напевах старческих твой юный дух живёт.
Так в хоре молодом «Ах, слышишь, разумеешь?» —
цыганка старая одна ещё поёт.

И в «старческих» любовных стихах Фета было всё то же чувство влюблённости в жизнь, в её вечную красоту, осознаваемую поэтом на исходе лет с ещё большей остротой:

Ещё люблю, ещё томлюсь
перед всемирной красотою
и ни за что не отрекусь
от ласк, ниспосланных тобою.

Покуда на груди земной
хотя с трудом дышать я буду,
весь трепет жизни молодой
мне будет внятен отовсюду.

Покорны солнечным лучам,
так сходят корни в глубь могилы
и там до смерти ищут силы
бежать навстречу вешним дням.

Творчество А. Фета похоже на куст, на котором из года в год расцветают всё те же цветы.

Всё, всё моё, что есть и прежде было,
в мечтах и снах нет времени оков,
блаженных грёз душа не поделила:
нет старческих и юношеских снов.

За рубежом вседневного удела
хотя на миг отрадно и светло,
пока душа кипит в горниле тела,
она летит, куда несёт крыло.

В другом облике, но в той же сущности донёс Фет до последних дней свою душу, донёс её неутомлённой, неразмененной, неувядшей. Фету как художнику была свойственна человеческая цельность. И потому и в 70 лет он мог напечатать вот такое стихотворение:

И опять в полусвете ночном
средь верёвок, натянутых туго,
на доске этой шаткой вдвоём
мы стоим и бросаем друг друга.

И чем ближе к вершине лесной,
тем страшнее стоять и держаться,
тем отрадней взлетать над землёй
и одним к небесам приближаться.

Правда, это игра, и притом
может выйти игра роковая,
но и жизнью играть нам вдвоём —
это счастье, моя дорогая!

Фельетонисты издевались над Фетом, называя «мышиным жеребчиком». «Не везёт бедному Фету! В 68 лет писать о свиданиях и поцелуях, — иронизировал один. — Вообразите сморщенную старуху, которая ещё не потеряла способности возбуждаться, — крайне непривлекательный вид у Музы г-на Фета!»
«Представьте себе, — подтрунивал другой, — этого старца и его «дорогую», «бросающих друг друга» на шаткой доске. Представьте себе, что «дорогая» соответствует по годам «дорогому», как тут не рассмеяться на старческую игру новых Филемона и Бавкиды, как тут не обеспокоиться, что их игра может окончиться неблагополучно для разыгравшихся старичков«?

А вот что писал сам Фет по поводу этого стихотворения:
«Сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье её трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение, и шуты гороховые упрекают меня, зачем я с Марьей Петровной качаюсь«.

Ты изумляешься, что я ещё пою,
как будто прежняя во храм вступает жрица,
и, чем-то молодым овеяв песнь мою,
то ласточка мелькнёт, то длинная ресница.

Не всё же был я стар, и жизненных трудов
не вечно на плеча ложилася обуза:
в беспечные года, в виду ночных пиров,
огни потешные изготовляла муза.

Как сожигать тогда отрадно было их
в кругу приятелей, в глазах воздушной феи!
Их было множество, и ярких, и цветных, —
но рабский труд прервал весёлые затеи.

И вот, когда теперь, поникнув головой
и исподлобья вдаль одну вперяя взгляды,
раздумье набредёт тяжёлою ногой
и слышишь выстрел ты, — то старые заряды.

Вечный гражданин мира

В период 1882-1892 годов на седьмом и восьмом десятке лет Фет пишет особенно много любовных стихов, и они почти впервые говорят о теперешней, а не о прошедшей любви, обращены к ныне любимой, а не только к образу прежней возлюбленной. Можно было бы говорить о втором любовном цикле Фета, если бы было известно, к кому он обращён, хотя бы к одной женщине или к нескольким, вызывавшим в поэте чувство влюблённости.

Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих клёнов шатёр.
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор.
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый
Влево бегущий пробор.

Всё, как бывало, веселый, счастливый,
Ленты твоей уловляю извивы,
Млеющих звуков впивая истому;
Пусть ты летишь, отдаваясь другому.
Пусть пронеслась ты надменно, небрежно,
Сердце мое всё по-прежнему нежно,
Сердце обид не считает, не мерит,
Сердце по-прежнему любит и верит.

Есть поэты, напоминающие в своём стремительном движении многоступенчатую ракету. Вторая половина жизни Фета (после 1860 года) оказалась как бы новым витком спирали. Но звёздный час поэта был в прошлом — эпоха 50-х ушла безвозвратно. Последний выпуск «Вечерних огней» вышел мизерным тиражом в 600 экземпляров и не разошёлся до самой его смерти, то есть даже в течение 20 лет.
Однако вопрос о ценности писателей прошлого решает время. И тот, кого при жизни называли одним из лучших «второстепенных поэтов», сегодня считается великим. При жизни мало читаемый и чтимый, Фет для нас — один из самых выдающихся русских лириков, вошедший в плоть и кровь нашей духовной культуры. Фет сравнивал себя с угасшими звёздами (стихотворение «Угасшим звёздам»), но угасло много других звёзд, а звезда поэзии Фета разгорается всё ярче. И в его стихах наряду с готовностью оставить эту жизнь звучит неповторимо-фетовская вера в бессмертие жизни.

Проходят юноши с улыбкой предо мной,
И слышу я их шепот внятный:
Чего он ищет здесь средь жизни молодой
С своей тоскою непонятной?

Спешите, юноши, и верить и любить,
Вкушать и труд и наслажденье.
Придет моя пора — и скоро, может быть,
Мое наступит возрожденье.

Приснится мне опять весенний, светлый сон
На лоне божески едином,
И мира юного, покоен, примирен
Я стану вечным гражданином.

источник

Главы поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» не только открывают разные стороны жизни России: в каждой главе мы смотрим на эту жизнь глазами представителей разных сословий. И рассказ каждого из них, как к центру, обращается к «царству мужицкому», обнаруживая разные стороны народной жизни – его быта, труда, раскрывая народную душу, народную совесть, народные чаяния и стремления. Если воспользоваться выражением самого Некрасова, крестьянина мы «меряем» разной «мерочкой» – и «господской», и его собственной. Но параллельно, на фоне создающейся в поэме величественной картины жизни российской империи развивается внутренний сюжет поэмы – постепенный рост самосознания героев, их духовное пробуждение. Наблюдая происходящее, разговаривая с самыми разными людьми, мужики учатся отличать подлинное счастье от мнимого, иллюзорного, они находят ответ на вопрос, «кто всех святей, кто всех грешней». Характерно, что уже в первой части герои выступают и в роли судей, причем именно им принадлежит право определить: кто из называющих себя счастливыми по-настоящему счастлив. Это – сложная нравственная задача, требующая от человека обладания собственными идеалами. Но не менее важно отметить, что странники все чаще оказываются «затерянными» в толпе крестьян: их голоса как бы сливаются с голосами жителей других губерний, всего крестьянского «мира». И уже «миру» принадлежит веское слово в осуждении или оправдании счастливых и несчастливых, грешников и праведников.

Отправляясь в странствие, крестьяне ищут того, кому «вольготно-весело живется на Руси». Эта формула предполагает, вероятно, свободу и праздность, неразделимые для мужиков с богатством и знатностью. Первому же из встреченных возможных счастливцев – попу они задают вопрос: «Скажи ж ты нам по-божески: / Сладка ли жизнь поповская? / Ты как – вольготно, счастливо / Живешь, честной отец. » Синонимом «счастливой» жизни для них выступает «сладкая» жизнь. Этому неопределенному представлению поп противополагает свое понимание счастья, которое мужики разделяют: «В чем счастие по-вашему? / Покой, богатство, честь – / Не так ли, други милые?» / Они сказали: так. ». Можно предположить, что многоточие (а не восклицательный знак или точка), поставленное после мужицких слов, означает паузу – мужики раздумывают над поповскими словами, но и принимают их. Л.А. Евстигнеева пишет о том, что определение «покой, богатство, честь» чуждо народному представлению о счастье. Это не совсем так: некрасовские герои действительно приняли это понимание счастья, согласились с ним внутренне: именно эти три слагаемых – «покой, богатство, честь» будут для них основой для суждения о попе и помещике, Ермиле Гирине, для выбора между многочисленными счастливцами, которые объявятся в главе «Счастливые». Именно потому, что поповская жизнь лишена и покоя, и богатства, и чести, мужики и признают его несчастливым. Выслушав жалобы попа, они поняли, что его жизнь вовсе не «сладкая». Свою досаду они вымещают на Луке, убеждавшем всех в «счастье» попа. Ругая его, они и вспоминают все доводы Луки, доказывавшего поповское счастье. Слушая их брань, мы понимаем, с чем же они отправлялись в путь, что же они почитали «хорошей» жизнью: для них это сытая жизнь:

Что, взял? башка упрямая!
Дубина деревенская!
Туда же лезет в спор!
Три года я, робятушки,
Жил у попа в работниках,
Малина – не житье!
Попова каша – с маслицом,
Попов пирог – с начинкою,
Поповы щи – с снетком!
Ну, вот тебе хваленое,
Поповское житье!

Уже в рассказе попа проявилась одна важная особенность повествования. Рассказывая о своей жизни, о личном неблагополучии, каждый встреченный мужиками возможный «кандидат» в счастливые будет рисовать широкую картину российской жизни. Так создается образ России – единого мира, в котором жизнь каждого сословия оказывается зависимой от жизни всей страны. Только на фоне народной жизни, в тесной связи с ней становится понятно и объяснимо неблагополучие самих героев. В рассказе попа открываются прежде всего темные стороны жизни крестьянина: поп, исповедуя умирающих, становится свидетелем самых горестных минут в жизни крестьянина. От попа же мы узнаем, что и в богатые урожаем годы, и в голодные годы – никогда не бывает легкой жизнь крестьянина:

Угоды наши скудные,
Пески, болота, мхи,
Скотинка ходит впроголодь,
Родится хлеб сам-друг,
А если и раздобрится
Сыра земля-кормилица,
Так новая беда:
Деваться с хлебом некуда!
Припрет нужда – продашь его
За сущую безделицу,
А там – неурожай!
Тогда плати втридорога,
Скотинку продавай!

Именно поп затрагивает одну из самых трагических сторон народной жизни – важнейшую тему поэмы: горестное положение русской женщины-крестьянки, «печальницы, кормилицы, поилицы, рабыни, богомолицы и труженицы вечной».

Можно отметить и такую особенность повествования: в основе каждого рассказа героев о его жизни лежит антитеза: прошлое – настоящее. При этом, герои не просто сравнивают разные этапы своей жизни: человеческая жизнь, счастье и несчастье человека всегда связаны с теми законами – социальными и нравственными, по которым идет жизнь страны. Герои нередко и сами делают широкие обобщения. Так, например, поп, рисуя нынешнее разорение – и помещичьих усадеб, и крестьянской жизни, и жизни священников, говорит:

Во время недалекое
Империя российская
Дворянскими усадьбами
Была полным-полна
Что свадеб там игралося,
Что деток нарождалося
На даровых хлебах!
А ныне уж не то!
Как племя иудейское,
Рассеялись помещики
По дальней чужеземщине
И по Руси родной.

Та же антитеза будет характерна и для рассказа Оболта-Оболдуева о помещичьем житье-бытье: «Теперь не та уж Русь!» – скажет он, нарисовав картины прошлого благополучия и нынешнего разорения дворянских семей. Та же тема будет продолжена и в «Крестьянке», начинающейся с описания разрушаемой дворовыми прекрасной помещичьей усадьбы. Прошлое и настоящее будут противопоставлены и в рассказе о Савелии, богатыре святорусском. «А были благодатные / Такие времена» – вот пафос рассказа самого Савелия о его молодости и прежней жизни Корежины.

Но авторская задача явно не заключается в том, чтобы воспеть утраченное благоденствие. И в рассказе попа, и в рассказе помещика, особенно в рассказах Матрены Тимофеевны лейтмотивом проходит мысль, что основа благополучия – великий труд, великое терпение народное, та самая «крепь», которая принесла столько горя народу. «Даровые хлеба», даром достававшийся помещикам хлеб крепостных крестьян – источник благополучия России и всех ее сословий – всех, кроме крестьянского.

Тягостное впечатление от поповского рассказа не исчезает даже в главе, описывающей сельский праздник. Глава «Сельская ярмонка» открывает новые стороны народной жизни. Глазами крестьян мы смотрим на нехитрые крестьянские радости, видим пеструю и пьяную толпу. «Слепой народ» – это некрасовское определение из поэмы «Несчастные» в полной мере передает суть нарисованной автором картины народного праздника. Толпа крестьян, протягивающих кабачникам шапки за штоф водки, пьяный крестьянин, вываливший в канаву целый воз с товаром, Вавилушка, пропивший все деньги, мужики-офени, покупающие для продажи крестьянам «картиночки» с важными генералами и книжки «про милорда глупого», – все эти, и печальные, и смешные сцены свидетельствуют о нравственной слепоте народа, его невежестве. Пожалуй, только один светлый эпизод отмечен автором в этом празднике: всеобщее сочувствие к судьбе Вавилушки, пропившего все деньги и горюющего, что не принесет внучке обещанного подарка: «Народ собрался, слушает, / Не смеючись, жалеючи; / Случись, работой, хлебушком / Ему бы помогли, / А вынуть два двугривенных, / Так сам ни с чем останешься». Когда же ученый-фольклорист Веретенников выручает бедного мужика, крестьяне «так были разутешены, / Так рады, словно каждого / Он подарил рублем». Сострадание чужой беде и способность радоваться чужой радостью – душевная отзывчивость народа – все это предвещает будущие авторские слова о золотом сердце народном.

Глава «Пьяная ночь» продолжает тему «великой жажды православной», безмерности «русского хмеля» и рисует картину дикого разгула в ночь после ярмарки. Основа главы – многочисленные диалоги разных не видимых ни странникам, ни читателям людей. Вино сделало их откровенными, заставило говорить о самом больном и сокровенном. Каждый диалог можно было бы развернуть в историю человеческой жизни, как правило, несчастливой: нищета, ненависть между самыми близкими людьми в семье – вот что открывают эти разговоры. Этим описанием, рождавшем в читателе ощущение, что «нет меры хмелю русскому», первоначально и заканчивалась глава. Но автор не случайно пишет продолжение, делая центром главы «Пьяная ночь» не эти тягостные картины, а разговор-объяснение Павлуши Веретенникова, ученого-фольклориста, с крестьянином Якимом Нагим. Также не случайно собеседником ученого-фольклориста автор делает не «мастерового», как было в первых набросках, а именно крестьянина. Не сторонний наблюдатель, а сам крестьянин дает объяснение происходящему. «На мерочку господскую крестьянина не мерь!» – звучит голос крестьянина Якима Нагого в ответ Веретенникову, попрекнувшему крестьян за то, что «пьют до одурения». Народное пьянство Яким объясняет теми страданиями, которые без меры отпущены крестьянам:

Нет меры хмелю русскому,
А горе наше меряли?
Работе мера есть?
А что глядеть зазорно вам,
Как пьяные валяются,
Так погляди поди,
Как из болота волоком
Крестьяне сено мокрое,
Скосивши, волокут:
Где не пробраться лошади,
Где и без ноши пешему
Опасно перейти,
Там рать-орда крестьянская
По кочам, по зажоринам
Ползком-ползет с плетюхами, –
Трещит крестьянский пуп!

Исполнен противоречия образ, которым пользуется Яким Нагой в определении крестьян, – рать-орда. Рать – воинство, крестьяне – ратники-воители, герои – этот образ пройдет через всю некрасовскую поэму. Мужики, труженики и страдальцы, осмысляются автором как защитники России, основа ее богатства и стабильности. Но крестьяне – и «орда», сила непросветленная, стихийная, слепая. И эти темные стороны в народной жизни также открываются в поэме. Пьянство спасает крестьянина от горестных дум и от гнева, накопившегося в душе за долгие годы страданий и несправедливостей. Душа крестьянина – «туча черная», предвещающая «грозу», – этот мотив будет подхвачен в главе «Крестьянка», в «Пире на весь мир». Но душа крестьянская – и «добрая»: гнев ее «вином кончается».

Противоречия русской души и далее открываются автором. Сам образ Якима исполнен таких противоречий. Многое объясняет в этом крестьянине любовь к «картиночкам», что он купил сыну. Автор не детализирует, какими «картиночками» любовался Яким. Вполне может быть, что там нарисованы были все те же важные генералы, что и на картинках, описанных в «Сельской ярмонке». Некрасову важно подчеркнуть только одно: во время пожара, когда люди спасают самое дорогое, Яким спасал не накопленные им тридцать пять рублей, а «картиночки». И жена его спасала – не деньги, а иконы. То, что дорого было крестьянской душе, оказалось важнее того, что нужно для тела.

Рассказывая о своем герое, автор не стремится показать уникальность, особенность Якима. Напротив, акцентируя в описании своего героя природные образы, автор создает портрет-символ всего русского крестьянства – пахаря, за долгие годы сроднившегося с землей. Это и придает словам Якима особенную весомость: мы воспринимаем его голос как голос самой земли-кормилицы, самой крестьянской Руси, зовущей не к осуждению, но к состраданию:

Грудь впалая, как вдавленный
Живот; у глаз, у рта
Излучины, как трещины
На высохшей земле;
И сам на землю-матушку
Похож он: шея бурая,
Как пласт, сохой отрезанный,
Кирпичное лицо,
Рука – кора древесная.
А волосы – песок.

Глава «Пьяная ночь» завершается песнями, в которых сильнее всего и сказалась народная душа. В одной из них поется «про Волгу матушку, про удаль молодецкую, про девичью красу». Песня о любви и молодецкой силе и воле растревожила крестьян, прошла «по сердцу по крестьянскому» «огнем-тоской», заставила плакать женщин, а в сердцах странников вызвала тоску по дому. Так, пьяная, «веселая и ревущая» толпа крестьян на глазах читателей преображается, и открывается в сердцах и душах людей задавленная работой и вином тоска по воле и любви, по счастью.

► Другие статьи, посвященные анализу поэмы «Кому на Руси жить хорошо»:

► Перейти к оглавлению книги Русская поэзия XIX века

источник