Тимур кибиров как набоков анализ

Конспект урока литературы «Творчество поэта Тимура Кибирова»
презентация к уроку по литературе (9 класс) по теме

Данный материал можно использовать на уроке внеклассного чтения в 9 классе, а также на уроке литературы по современной русской поэзии в 11 классе.

Конспект урока литературы в 9 классе

Тема урока: «Внеклассное чтение. Знакомство с современной поэзией. Творчество поэта Тимура Кибирова».

Цели урока: 1. Познакомить учащихся с творчеством современного поэта Тимура Кибирова.

2. Развивать навыки выразительного чтения.

3. Воспитывать интерес к поэзии.

Оборудование : презентация к уроку, выставка книг Т.Кибирова.

1.Вступительное слово учителя.

Сегодня мы поговорим о литературе конца 20-ого-начала 21 века. Появляется новое направление в литературе: постмодернизм. Если модернизм – стиль, то постмодернизм – упразднение стиля . В проекте постмодернизм – демократическая культура, в отличие от элитарной культуры модернизма.

Следует отметить такие постмодернистские черты, как ирония, самоирония, пародия, самопародия. Они не ведут к созиданию некой принципиально новой эстетической концепции. Не ведет к ней и постоянная готовность постмодернизма все ставить под сомнение и в то же время всему сомнительному подражать, его имитирова ть.

Еще одна особенность постмодернистской литературы – это абсолютная свобода авторского обращения с героями, читателем, сюжетом . Иногда в произведении это приводит к особого рода фикции (когда не поймешь, кто есть кто в тексте: кто автор, кто герой, звучит авторский голос вообще и т.д.).

Во множестве возникают имена героев прошлого, прошлых литературных эпох, различного рода цитация, аллюзии на многочисленные произведения, стилевые коллажи. Таким образом, происходит переосмысление пласта прошлых литератур, эстетик.

Зачастую оно носит иронический характер . Так достигается характерный для постмодернистской культуры эффект отрицания и отрицания самого отрицания (то есть опровергается сама идея о конечной правоте или неправоте какой-либо позиции, идея истины). Постмодернистское отрицание такого рода имеет вид сочетания пародии и самопародии.

Одно из направлений постмодернистского искусства, сложившееся в СССР в 1970-х годах в рамках так называемой альтернативной культуры, противостоящей государственной идеологии того периода- соц-арт .

Соц-арт возник как пародия на официальное советское искусство и образы современной массовой культуры в целом, что нашло отражение в его ироничном наименовании, соединившем понятия соцреализма и поп-арта. Поп-арт являлся рефлексией на товарное перепроизводство и изобилие западного мира, а объектом соц-арта становится перепроизводство идеологии в СССР. Также определённое влияние на соц-арт оказал концептуализм.

Используя и перерабатывая одиозные клише, символы и образы советского искусства и расхожие мотивы советской политической агитации, соц-арт в игровой, зачастую эпатирующей форме, развенчивал их истинный смысл, пытаясь раскрепостить зрителя от идеологических стереотипов. Ирония, гротеск, острая подмена, свободное цитирование, использование разнообразных форм (от живописи до пространственных композиций) стали основой броского, эклектичного художественного языка этого направления.

В русле соц-арта и концептуализма в русской литературе рубежа 20-21 вв. писали и пишут свои произведения Вен. Ерофеев, Д.А. Пригов, Т. Кибиров, Л. Рубинштейн, И. Иртеньев В. Сорокин и другие.

2.Рассказ заранее подготовленных учащихся о жизни Тимура Кибирова.( Рассказ спровождается показом презентации)

1.Тимур Юрьевич Запоев родился 15 февраля 1955 года в семье офицера и учительницы в Хмельницкой области, городе Шепетовка, Украинской ССР. Отец – Юрий Кириллович Запоев, полковник в отставке, участник ВОВ. Мать – Джемма Залеева, осетинка, уроженка с. Дигора. В семье 3 детей: Вероника, Сашенька, Тимур. Кибиров – псевдоним поэта по фамилии прабабушки со стороны отца Кибировой Кябо. Стихи начал писать с 13 лет под влиянием творчества Пушкина, Лермонтова, Блока. (Слайды 1-2)

2., Окончил историко-филологический факультет МОПИ. Служил в армии.

Печатается как поэт с 1988 года: журналы и альманахи «Время и мы», «Атмода», «Третья модернизация», «Театральная жизнь», «Континент», «Юность», «Литературная Осетия», «Синтаксис»; «Театр», «Родник», «Дарьял», «Митин журнал», «Дружба народов», «Новый мир», «Странник», «Русская виза», «Кавказ», «22», «Соло», «Знамя», «Огонек», «Арион». Знакомится с московскими концептуалистами .(Слайд 3)

3. Т. Кибиров выпустил в свет более 20 стихотворных сборников:

«Общие места» (1990 г.), «Календарь» (1991 г.), «Стихи о любви» (1993 г.), «Сантименты: Восемь книг» (1994 г.), «Когда был Ленин маленьким» (1995 г.), «Парафразис» (1997 г.), «Памяти Державина» (1998 г.), «Избранные послания» (1998 г.), «Интимная лирика» (1998 г.), «Нотации» (1999 г.), «Улица Островитянова» (2000 г.), «Юбилей лирического героя» (2000 г.), «Amor, exil» (2000 г.), «Кто куда, а я – в Россию» (2001 г.), «Шалтай-болтай» (2002 г.), «Стихи» (2005 г.), «Кара-барас» (2006 г.), «Три поэмы» (2008 г.), «Стихи о любви» (2009 г.), «Греко- и римско-кафолические песенки и потешки.1986-2009» (2009 г.) и другие (Слайд 4)

Т. Кибиров отмечен Пушкинской премией фонда А. Тепфера (1993), премиями журналов «Знамя» (1994 г.), «Арион» (1996 г.), «антибукеровской» премией «Незнакомка» (1997 г.), премией «Северная Пальмира» (1997 г.), стипендией фонда И. Бродского (2000 г.), премией «Станционный смотритель» (2005 г.), грантом М. Б. Ходорковского «Поэзия и свобода» (2006 г.), дипломом премии «Московский счет» (2007 г.), премией «Поэт» (2008 г.). Книга «Стихи» входила в шорт-лист XVIII Московской международной книжной выставки-ярмарки (2005 г.), книги «Кара-Барас» и «На полях «A Shropshine lad» – в шорт-лист Бунинской премии (2007 г.). В 2009 г. – Премия Коста Хетагурова (Слайд 5)

5. В течение недолгого времени Тимур Кибиров был главным редактором журнала «Пушкин» (1998 г.), затем работал в телекомпании НТВ, был обозревателем радиостанции «Культура» (2004-2006 гг.). (Слайд 6)

3.Учитель: Его поэзию относят к постмодернизму, соц-арту и концептуализму. Для Кибирова характерно пересмешничество, пародия, самопародия, установка на скрытое и открытое цитирование как классиче ской литературы, так и советских, идеологических или рекламных штампов . (Слайд 7)

4. Выразительное чтение стихов поэта (заранее подготовленные учащиеся).

5.Учитель. О Т. Ю. Кибирове много пишут, потому что творчество его очень своеобразно, восприятие его поэзии также разнообразно, и чтобы понять его, необходимо рассмотреть некоторые интересные художественные особенности стихов Тимура Юрьевича.

Задание: прослушать лекцию учителя, составить план.

6.Учитель: (Рассказ учителя сопровождается презентацией)

(Слайд 8 ) Тематика и поэтика стихов Т. Кибирова.

К публике Тимур Кибиров пришел сложившимся поэтом, со своей собственной эстетической идеей (описанной в критике как романтический , или новый , или пост- концептуализм, новая сентиментальность, новая искренность, пост-постмодернизм ). В ее основе – контаминация двух дискурсивных пластов: лирики и советского дискурса.

Помимо «формул официоза» он вобрал в себя языковую сферу частного бытия и быта –

«азбуку» детства, отрочества, юности, «грамматику» казармы и студенческой общаги, слова комплиментов, приветные речи любви моментов, анекдоты и тексты «песен о главном», языковой опыт у пивного ларька, гамлетовские вопросы по-русски и, конечно, язык литературы (от школьного списка на лето до коллекции гурмана) – то ценностное языковое поле, из которого бессознательно прорастает и в котором осознает себя личность.

Тексты Кибирова – это смесь стилей, жанров, различных пластов речи и способов общения.

Кибиров, хорошо ориентируясь в общем культурологическом пространстве, легко востребует из него цитаты, образы, строки, ритмы, мысли и вставляет их в свои тексты, не ссылаясь на автора и как бы веря в то, что читатель сам сможет во всем разобраться. Именно поэтому считается, что современная литература элитарна, рассчитана на знающего, образованного и интеллектуально развитого читателя.

Вот несколько наиболее ярких и узнаваемых реминисценций:

-Так люби же то-то, то-то, избегай, дружок, того-то, как советовал один петербургский мещанин, с кем болтал и кот ученый, и Чадаев просвещенный, даже Палкин Николай. Ты с ним тоже поболтай. (Пушкин)

-Изредка промчится лихо на мопеде хулиган, ныне дикий внук славян. (Пушкин)

-Вот и осень. Хоть и жарко, хоть еще светло и ярко, но уже заветный клен на две трети обагрен. (Есенин)

-Вот поэтому-то, Саша, будем здесь с тобою жить, будем Родину любить, только странною любовью, слава, купленная кровью, гром побед, кирза и хром, серп и молот с топором, древней старины преданья, пустосвятов беснованье, пот и почва, щи да квас это, Саша, не для нас! (Лермонтов).

-Ветер по полю гуляет, лоб вспотевший овевает. Тучки ходят в вышине. Удивляются оне. (Пушкин)

-Тучки, тучки, вы не правы, сами шляетесь куда вы без ветрил свой краткий век? (Лермонтов)

(Слайд 9) Справедливо связывают стиль Кибирова с традицией «народной песни» – от городского (блатного) романса и его бардовского воплощения до эстрадно-фольклорного жанра типа «Катюши».

Песня для Т. Кибирова – арсенал цитат, а во многом – «форма» его собственного голоса.

(Слайд 10) От лирики Кибиров взял сильную позицию высказывания от первого лиц а, обеспечивающую искренность и исповедальность.

Более того, эту интимность он усилил, реанимировав жанр дружеского послания.

В стихах Кибирова вещает не Пророк: скорее, Акакий Акакиевич Башмачкин.

(Слайд 11) Мир нуждается в спасении, а защита мира производится через защиту обыденного, простых событий, простой немудреной жизни. Таким образом, лирический герой Т. Кибирова видит в своем статусе «маленького человека» единственно верную позицию, так как именно «маленький человек», его «маленькая» жизнь в ее обыденности и повседневности – это и есть главный космический столп.

(Слайд 12) Далеко ль до беды?» — «Недалече!

Так вот прямо, милок, и ступай.

Ну бывай! До свиданья, до встречи!

А потом уж ни в жизнь не бывай!»

И рассыпался вьюгою в очи,

Время к ночи. Дорога короче.

Волчьим взглядом блеснул огонек.

Еду, еду один в чистом поле.

Нет, не воин, а беглый холоп.

Ну куда уж мне! Вольному воля,

сон покойный, пуховый сугроб.

Но бессонные зенки таращу

в эту мутную, снежную тьму,

зверь-шатун, шаромыга пропащий

и дразнящий тюрьму да суму.

Изгаляются страх и отвага

Так сижу я над белой бумагой

черной ночью на кухне чужой.

( Слайд 13) Характерный для Т. Кибирова герой говорит из массы и зачастую от имени массы. При этом он акцентированно автобиографичен . Таков герой, например, «Вступления в книгу «Сквозь прощальные слезы», «Игорю Померанцеву. Летние размышления о судьбах изящной словесности», «Солнцедара», «Двадцати сонетов к Саше Запоевой», «Возвращения из Шилькова в Коньково» и многих других кибировских текстов.

Так незаметно и жизнь пролетит.

Жизнь пролетит, и приблизится то,

что атеист называет Ничто,

что Баратынский не хочет назвать

дочерью тьмы, ибо кто ж тогда мать?

Выкипит чайник. Окислится медь.

Дымом взовьется бетонная твердь.

Дымом развеются стол и кровать,

Так что покуда чаевничай, друг.

Время подумать, да все недосуг.

Время подумать уже о душе,

а о другом поздновато уже…

Т. Кибиров подробнейшим образом описывает самый повседневный быт, те реалии эпохи, которые для его героя становятся жизнеобразующими элементами. Однако я лирического героя Кибирова, перерастая в мы , несколько видоизменяет этот процесс, видоизменяя, соответственно, и конечный результат.

Он как бы одновременно и изнутри, и со стороны наблюдает за ее изменениями, о чем-то ностальгирует, над чем-то иронизирует (чаще всего над самим собой), делает выводы, ведя мерный монолог, иногда вступая в вымышленный диалог или каким-то конкретным адресатом, или с абстрактным читателем.

Оставаясь «маленьким», герой Т. Кибирова часто вещает с трибун ы пушкинско-евтушенковского Пророка. Контрастное сочетание разных дискурсивных пластов в кибировских текстах обеспечила ирония.

Поэзия Т. Кибирова, близкого к постмодернистской эстетике, с точки зрения аккумуляции подтекстов – явление выдающееся даже для постмодернизма.

(Слайд 22) В его стихах самым поразительным и чаще всего неожиданным образом перемешаны реалии (или псевдореалии) различных – и по времени, и по месту существования – культур.

(Слайды 23-30) Наиболее часто Т. Кибиров использует гибридно-цитатный «метод», вновь и вновь пародируя известные строки и образы классиков – от Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Некрасова до Брюсова, Маяковского, Мандельштама и др.

Смеховой эффект у Кибирова может достигаться за счет иронической стилизации либо аллюзии внутри совершенно «чужого» для конкретных пушкинских произведений текстов. Особенно нагляден в этой связи пример стихотворения «История села Перхурова (компиляция)». В нем на различном стилистическом материале, с применением разновременных литературных этикетов (от фольклорного до самого современного) рассказывается история Евгения Онегина – асоциальной личности, склонной к нонконформистскому поведению.

Активно и вполне осознанно, пользуясь наиболее ходовыми приемами игровой поэтики постмодернизма, предполагающей тотальное пародирование, ироническое высмеивание всех и вся, Т. Кибиров вместе с тем отнюдь не случайно в одном из завершающих книгу и обращенном к самому себе стихотворении «Постмодернистское» вдруг изменяет взятой на вооружение ернической манере и начинает изъясняться совсем по-другому, не шутовски, а всерьез.

(Слайд 37) Тимура Кибирова обоснованно называют «классиком» отечественного постмодернизма.

Его тексты изобилуют примерами использования данного специфического стиля письма.

Кроме того, в кибировской поэзии можно найти все приметы постмодернистского мировосприятия:

обращенность поэтической рефлексии на внутренний мир,

стремление к совмещению несовместимого, контекстуализм,

юнговские архетипы и другие.

Кибиров — поэт мужественный. В наше насмешливое время не каждый решится воспевать житейские подробности, узнаваемые обстоятельства обычной жизни.

Кибиров-поэт лиричный. Он-автор сонетов, обращенных к маленькой дочке. «Известно, что сонет — чрезвычайно удачно найденная форма поэзии, которая, заключая в своих 14 строках лирические высказывания с самыми различными тематическими мотивами — пейзажными картинами, философскими раздумьями, любовными и дружескими признаниями, социальными и бытовыми зарисовками, политическими и гражданскими заявлениями и так далее, очень легко воспринимается читателем и так же легко запоминается. » (О.Федотов)

Сонеты Кибирова, обращенные к маленькой дочке, — жанр в литературе более чем неожиданный. Написаны сонеты в 1995 году, и тема их видится не просто «подготовленной предшествующими опытами», но и единство возможной, — считает А. Немзер. Сонеты к дочери не означают измены Кибирова жене или музе. Любовь одна. Всегда у всех. У Кибирова предмет любви — живая девочка. Телесней не бывает. Сегодняшняя. Сюсюкающая. Дремлющая за супом. Страхи натуральны (от кипятка и ножниц до Невзорова с ОМОНом).

Кибиров, придерживаясь формальных признаков знаменитого четырнадцатистишия, отталкивается от его содержательного штампа. Обычно сонет — стихотворение на тему любви, ирония же кибировских строк вызвана тем, что предмет любви — новорожденный ребенок:

Любимая! Когда впервые мне

Ты улыбнулась ртом своим беззубым

(верней, нелепо растянула губы),

Прожженный и потасканный вполне,

Я вдруг поплыл — как льдина по весне,

Осклабившись в ответ светло и тупо.

И зазвучали ангельские трубы и арфы серафимов в вышине!

Родительские чувства, безусловно, сильно отличаются от чувств влюбленного человека, отец не может не ощущать ответственности за жизнь ребенка, страх за существование его хрупкого и беззащитного тельца, подверженного, как кажется любому родителю, всяческим опасностям:

Мой ужас. Усмиренный только-только, пошел в контрнаступление. Иголки, булавки, вилки, ножницы, звеня, к тебе тянулись!

Всякая фигня опасности таила втихомолку.

Цикл сонетов сохраняет и все свойственные творческой манере Кибирова особенности (введение диалогов, синтаксически переносы, обыденные, упрощенные рифмы, рифмовка одних и тех же частей речи, разговорная интонация, мозаика реминисценции, соединение разных лексических пластов — все это нарушение канона сонета).

8.Учитель. Какие выводы вы сделали после прослушанной лекции и сообщений учащихся?

-Тимур Кибиров-очень интересный поэт. Он очень остро воспринимает современность, выражает к ней свое отношение по-новому, очень смело и ясно, в критическо-игровой форме.

-Это – новое слово в поэзии, похожее на поэзию «Серебряного века». Его творчество отличается лиричностью, сентиментальностью и порой наивностью. Как и сентименталисты, Тимур Кибиров увлечен жанром сонета. Но эти сонеты — «кибировские», их не спутаешь с другими: они очень современны.

-Хотя Кибиров и имеет свое лицо в поэзии, его стихи, бесспорно, являются продолжением линии утверждения российских национальных ценностей, которую до него проводили великие предшественники, но ему выпала честь восстанавливать кое-что из утерянного в 20-50-е годы XX века. Средствами своего времени ненавязчиво он подводит читателя к национальным идеалам и национальным святыням на пути возрождения России.

9.Задание на дом: подготовить выразительное чтение и анализ одного стихотворения поэта Тимура Кибирова.

Жизнь и творчество Тимура Кибирова Автор учитель русского языка и литературы Т рифонова Антонина Васильевна

Тимур Кибиров (настоящее имя Тимур Юрьевич Запоев) родился в Хмельницкой области, городе Шепетовка, Украинской ССР, СССР 15 февраля 1955 года в семье офицера и учительницы . Окончил историко-филологический факультет МОПИ.

Печатается как поэт с 1988 года : журналы и альманахи «Время и мы», « Атмода », «Третья модернизация», «Театральная жизнь», «Континент», «Юность», «Литературная Осетия», «Синтаксис»; «Театр», «Родник», « Дарьял », «Митин журнал», «Дружба народов», «Новый мир», «Странник», «Русская виза», «Кавказ», «22», «Соло», «Знамя», «Огонек», « Арион ».

Т. Кибиров выпустил в свет более 20 стихотворных сборников: « Общие места» (1990 г.), «Календарь» (1991 г.), «Стихи о любви» (1993 г.), «Сантименты: Восемь книг» (1994 г.), «Когда был Ленин маленьким» (1995 г.), « Парафразис » (1997 г.), «Памяти Державина» (1998 г.), «Избранные послания» (1998 г.), «Интимная лирика» (1998 г.), «Нотации» (1999 г.), «Улица Островитянова» (2000 г.), «Юбилей лирического героя» (2000 г.), « Amor , exil » (2000 г.), «Кто куда, а я – в Россию» (2001 г.), «Шалтай-болтай» (2002 г.), «Стихи» (2005 г.), «Кара- барас » (2006 г.), «Три поэмы» (2008 г.), «Стихи о любви» (2009 г.), «Греко- и римско-кафолические песенки и потешки.1986-2009» (2009 г .) и другие

Награды Т. Кибиров отмечен Пушкинской премией фонда А. Тепфера (1993), премиями журналов «Знамя» (1994 г.), « Арион » (1996 г.), « антибукеровской » премией «Незнакомка» (1997 г.), премией «Северная Пальмира» (1997 г.), стипендией фонда И. Бродского (2000 г.), премией «Станционный смотритель» (2005 г.), грантом М. Б. Ходорковского «Поэзия и свобода» (2006 г.), дипломом премии «Московский счет» (2007 г.), премией «Поэт» (2008 г.). Книга «Стихи» входила в шорт-лист XVIII Московской международной книжной выставки-ярмарки (2005 г.), книги «Кара- Барас » и «На полях «A Shropshine lad » – в шорт-лист Бунинской премии (2007 г.).

В течение недолгого времени Тимур Кибиров был главным редактором журнала «Пушкин» (1998 г.), затем работал в телекомпании НТВ, был обозревателем радиостанции «Культура» (2004-2006 гг.).

Его поэзию относят к постмодернизму, соц -арту и концептуализму . Для Кибирова характерно пересмешничество , пародия, самопародия , установка на скрытое и открытое цитирование как классиче ской литературы, так и советских, идеологических или рекламных штампов.

Тематика и поэтика стихов Т. Кибирова К публике Тимур Кибиров пришел сложившимся поэтом, со своей собственной эстетической идеей (описанной в критике как романтический , или новый , или пост- концептуализм, новая сентиментальность, новая искренность, пост-постмодернизм ). В ее основе – контаминация двух дискурсивных пластов: лирики и советского дискурса. Помимо «формул официоза» он вобрал в себя языковую сферу частного бытия и быта – «азбуку» детства, отрочества, юности, «грамматику» казармы и студенческой общаги, слова комплиментов, приветные речи любви моментов, анекдоты и тексты «песен о главном», языковой опыт у пивного ларька, гамлетовские вопросы по-русски и, конечно, язык литературы (от школьного списка на лето до коллекции гурмана) – то ценностное языковое поле, из которого бессознательно прорастает и в котором осознает себя личность.

Справедливо связывают стиль Кибирова с традицией «народной песни» – от городского (блатного) романса и его бардовского воплощения до эстрадно -фольклорного жанра типа «Катюши». Песня для Т. Кибирова – арсенал цитат, а во многом – «форма» его собственного голоса.

От лирики Кибиров взял сильную позицию высказывания от первого лиц а, обеспечивающую искренность и исповедальность . Более того, эту интимность он усилил, реанимировав жанр дружеского послания. В стихах Кибирова вещает не Пророк: скорее, Акакий Акакиевич Башмачкин .

Мир нуждается в спасении, а защита мира производится через защиту обыденного, простых событий, простой немудреной жизни. Таким образом, лирический герой Т. Кибирова видит в своем статусе «маленького человека» единственно верную позицию, так как именно «маленький человек», его «маленькая» жизнь в ее обыденности и повседневности – это и есть главный космический столп.

Далеко ль до беды?» — «Недалече! Так вот прямо, милок, и ступай. Ну бывай! До свиданья, до встречи! А потом уж ни в жизнь не бывай!» И рассыпался вьюгою в очи, и пропал хитрован -мужичок. Время к ночи. Дорога короче. Волчьим взглядом блеснул огонек. Еду, еду один в чистом поле. Нет, не воин, а беглый холоп. Ну куда уж мне! Вольному воля, сон покойный, пуховый сугроб. Но бессонные зенки таращу в эту мутную, снежную тьму, зверь-шатун, шаромыга пропащий и дразнящий тюрьму да суму. Изгаляются страх и отвага над моей небольшою душой. Так сижу я над белой бумагой черной ночью на кухне чужой.

Характерный для Т. Кибирова герой говорит из массы и зачастую от имени массы. При этом он акцентированно автобиографичен . Таков герой, например, «Вступления в книгу «Сквозь прощальные слезы», «Игорю Померанцеву. Летние размышления о судьбах изящной словесности», «Солнцедара», «Двадцати сонетов к Саше Запоевой », «Возвращения из Шилькова в Коньково» и многих других кибировских текстов.

Чайник кипит. Телик гудит. Так незаметно и жизнь пролетит. Жизнь пролетит, и приблизится то, что атеист называет Ничто, что Баратынский не хочет назвать дочерью тьмы, ибо кто ж тогда мать? Выкипит чайник. Окислится медь. Дымом взовьется бетонная твердь. Дымом развеются стол и кровать, эти обои и эта тетрадь. Так что покуда чаевничай, друг. Время подумать, да все недосуг. Время подумать уже о душе, а о другом поздновато уже…

В творчестве Кибирова совпадение лирического героя и биографического автора по некоторым параметрам почти абсолютно. Недаром в его стихах встречаются такие, например, строки : И стало трудно понимать усталому уму. Уснул лирический герой, и снится сон ему .

До процитированного четверостишия в «Истории села Перхурова» помещено описание явно хорошо знакомой самому поэту дачной действительности вне всякой тематической иерархии: Июльский полдень золотой жужжал в сто тысяч жал. Не одолев и полпути взопрел я и устал. С небес нещадно шпарил зной. Вострянск навозом пах. Промчался мимо самосвал, взметнув дорожный прах.

Т . Кибиров подробнейшим образом описывает самый повседневный быт, те реалии эпохи, которые для его героя становятся жизнеобразующими элементами. Однако я лирического героя Кибирова , перерастая в мы , несколько видоизменяет этот процесс, видоизменяя, соответственно, и конечный результат. Например, во «Вступление в книгу «Сквозь прощальные слезы» читаем: Пахнет дело мое керосином, Керосинкой, сторонкой родной. Пахнет «Шипром», как бритый мужчина, И, как женщина, – «Красной Москвой» (Той, на крышечке с кисточкой), мылом, Банным мылом и банным листом, Общепитской подливой, гарниром, Пахнет булочной там, за углом .

Он как бы одновременно и изнутри, и со стороны наблюдает за ее изменениями, о чем-то ностальгирует, над чем-то иронизирует (чаще всего над самим собой), делает выводы, ведя мерный монолог, иногда вступая в вымышленный диалог или каким-то конкретным адресатом, или с абстрактным читателем :

Люблю ли я это? Не знаю. Конечно. Конечно же нет! Но опять лиризм КВН- овский и КГБ- шный туманит слезою мой взгляд! Чому ж я ни сокил ? Тому ж я не сокол, что каркаю ночь напролет, что плачу и прячусь от бури высокой… А впрочем, и это пройдет. («Меж тем отцвели хризантемы…»)

Оставаясь «маленьким», герой Т. Кибирова часто вещает с трибун ы пушкинско-евтушенковского Пророка. Контрастное сочетание разных дискурсивных пластов в кибировских текстах обеспечила ирония . Поэзия Т. Кибирова , близкого к постмодернистской эстетике, с точки зрения аккумуляции подтекстов – явление выдающееся даже для постмодернизма.

В его стихах самым поразительным и чаще всего неожиданным образом перемешаны реалии (или псевдореалии ) различных – и по времени, и по месту существования – культур : образы, темы и мотивы из разных мифологических систем, имена деятелей искусства, литературных героев, имитация различных литературных манер и стилей , парафразы на строки известных стихов, предпосланные эпиграфы, намеки на известные события из жизни тех или иных деятелей культуры и т.д.

Наиболее часто Т. Кибиров использует гибридно-цитатный «метод», вновь и вновь пародируя известные строки и образы классиков – от Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Некрасова до Брюсова, Маяковского, Мандельштама и др . Например: В полночный час такси ловя я вышел на Тверскую. Там проститутку встретил я не очень молодую. Большущий вырез на груди. Малюсенькая юбка. И Музе я сказал: «Гляди! Будь умницей, голубка !» Н.А.Некрасов

Часто, например, можно наблюдать в стихотворениях Т. Кибирова переработку пушкинских тем и сюжетов. Это, конечно же, переработка постмодернистского типа, то есть, в первую очередь, ироническая. Пример: «Все мое», – сказала скука. «Все мое», – ответил страх. «Все возьму», – сказала скука. «Нет, не все», – ответил страх.

Эта переделка пушкинского разговора золота и булата. Золото и булат. А.С.Пушкин «Всё мое»,— сказало злато; «Всё мое»,— сказал булат. «Всё куплю»,— сказало злато; «Всё возьму»,— сказал булат . Н о в конце первого же четверостишья меняется тональность стихотворения Т.Кибирова . Дальнейший диалог скуки и страха приводит их к консенсусу и признанию того, что мир вокруг – ничто, а поэтому и спорить не о чем:

Ах, какое ничего – Нет пощады от него. Ну а коли нет пощады – Так и рыпаться не надо. Эта переделка Пушкина похожа на констатацию факта рокового изменения действительности, в результате которого не только злато и булат остаются в нынешнем мире не у дел, но даже скука и страх лишаются своей жизненной платформы и основания в мире бессмысленности.

В ряде кибировских стихотворений даются аллюзии на пушкинского «Пророка» и некоторые другие стихи Пушкина, в центре внимания которых стоят также темы поэта, поэзии, творч ества. По большей части Тимур Кибиров это делает с применением той же горькой иронии, при этом понятие «творчество» соотносится у него с понятием «товар», миссия поэта низводится до сомнительного статуса обслуживающего общество потребителей полубалаганного действия .

Пророки, с точки зрения лирического героя Кибирова , в современном мире никем не будут услышаны, их даже не станут изгонять, как у Лермонтова в одноименном стихотворении, они просто не состоятся за обескураживающей ненадобностью. Поэтому рождается следующее антиподное «Пророку» Пушкина стихотворение, содержащее в то же время аллюзию на стихотворение В. Брюсова о творце и высокой сути творчества :

Юноша бледный, в печать выходящий. Дать я хочу тебе два-три совета. Первое дело – живи настоящим, ты не пророк, заруби себе это. И поклоняться Искусству не надо. Это уж вовсе последнее дело! Экзюпери и Батая с де Садом, перечитав, можешь выбросить смело .

Нет денег ни хрена! Товар, производимый в восторгах сладостных, в тоске неизъяснимой, рифмованных словес заветные столбцы все падают в цене, и книгопродавцы с поэтом разговор уже не затевают («Игорю Померанцеву . Летние размышления о судьбах изящной словесности»);

Смеховой эффект у Кибирова может достигаться за счет иронической стилизации либо аллюзии внутри совершенно «чужого» для конкретных пушкинских произведений текстов. Особенно нагляден в этой связи пример стихотворения «История села Перхурова (компиляция)». В нем на различном стилистическом материале, с применением разновременных литературных этикетов (от фольклорного до самого современного) рассказывается история Евгения Онегина – асоциальной личности, склонной к нонконформистскому поведению.

Каждый использованный стилистический материал дает Кибирову «своего» Онегина и «свою» историю его жизни. В былинном стихе он – богатырь, в стилистической традиции романтизма – бунтарь, в онегинской строфе – Онегин. Когда же текст «переливается» в современность, Кибиров избирает стиль блатной дворовой песни, почти шансон.

В Питере жил парень-паренек – эх, паренек! – Симпатичный паренек фартовый, Крупную валюту зашибал он – и водил Девушек по кабакам портовым! Женщин как перчатки он менял – всегда менял! – Кайфовал без горя и печали. И шампанским в потолок стрелял – эх, стрелял! – В ресторанах Женьку узнавали! Далее появляются « Вован молодой», Оля и Танюша, а дело заканчивается перестрелкой друзей. Так «Евгений Онегин» переводится на «народный» язык современной популярной культуры – разумеется, иронически по отношению к культуре, а не к Пушкину или его произведению .

Активно и вполне осознанно, пользуясь наиболее ходовыми приемами игровой поэтики постмодернизма, предполагающей тотальное пародирование, ироническое высмеивание всех и вся, Т. Кибиров вместе с тем отнюдь не случайно в одном из завершающих книгу и обращенном к самому себе стихотворении «Постмодернистское» вдруг изменяет взятой на вооружение ернической манере и начинает изъясняться совсем по-другому, не шутовски, а всерьез:

Всё сказано. Что уж тревожиться и пыжиться всё говорить! Цитаты плодятся и множатся. Всё сказано — сколько ни ври. Описано всё, нарисовано. Но что же нам делать, когда нечаянно, необоснованно в воде колыхнулась звезда! Ведь все колыханья, касания, мерцанья Пресветлой слезы опять назначают свидание и просятся вновь на язык.

Как бы вновь задумавшись о главном предмете Поэзии – о человеке и мире, о любви, красоте и вселенной, – он отказывается от облегченной игры ума и нарочитой стилизации, обращаясь к вечным тайнам природы и человеческого сердца, к правде чувства и высшей сути поэтического творчества.

Тимура Кибирова обоснованно называют «классиком» отечественного постмодернизма. Его тексты изобилуют примерами использования данного специфического стиля письма. Кроме того, в кибировской поэзии можно найти все приметы постмодернистского мировосприятия : обращенность поэтической рефлексии на внутренний мир , языковой плюрализм стремление к совмещению несовместимого, контекстуализм , юнговские архетипы и другие.

Использованная литература Лекция . Творчество Тимура Кибирова . Инфоурок https ://infourok.ru/ Конев К. Сентиментальное самообразование: Лирический герой Т. Кибирова (позавчера ‒ сегодня ‒ завтра) // http:// www.gif.ru/greyhorse/crytic/kibirovabout.html Курицын В. Соц -арт любуется-2 // Курицын В. Русский литературный постмодернизм. – М., 2001 . Курицын В. Три дебюта Тимура Кибирова в 1997 году // Литературное обозрение. 1998. – № 1. – С. 37-39 . Курицын В. Концептуализм и соц -арт: Тела и ностальгии // Курицын В. Русский литературный постмодернизм. – М.: ОГИ, 2000 . Немзер А. Читателям Тимура Кибирова // Кибиров Т. Стихи о любви. – М.: Время, 2009. – С. 5-10 . Толоконникова С.Ю. Пушкинский миф в современной русской поэзии // Вестник Крымских литературных чтений: Сборник научных статей и материалов. – Вып . 9, ч. 2. – Симферополь, 2013. – С. 177-184 .

Урок-исследование, урок-экскурсия. Защита творческих проектов. Использование ИКТ на уроках литературы.

Тема урока: «Образ бунтующей, мятежной и одинокой души поэта в стихотворении М.Ю. Лермонтова «Парус»Цели:- расширить знания учащихся о личности Михаила Юрьевича Лермонтова, его творческих.

данный урок посвящен Леониду Мерзликину. Урок сопровождается презентацией.

Урок литературы в 9 классе «Поэты пушкинской поры» с применением ИКТ-технологий включает в себя: презентацию №1 для объяснения новой темы, презентацию №2 «Интеллектуальная игра «Современники поэта», в.

Работа над стихотворениями русских поэтов XIX века с элементами мастерской + технологическая карта урока.

Презентация к уроку внеклассного чтения в 9 классе.

Данный материал предназначен для учителей литературы. Урок входит в раздел «Из русской литературы 19 века&quot.

источник

Урюпина Татьяна Михайловна
Оренбургский государственный медицинский университет, РФ, г.Оренбург
Мирошниченко Ольга Алексеевна
Оренбургский государственный медицинский университет, РФ, г.Оренбург
Седова Полина Витальевна
Оренбургский государственный медицинский университет, РФ, г.Оренбург
Горовая Наталья Николаевна
Оренбургский государственный медицинский университет, РФ, г.Оренбург

Аннотация: В данной статье представлен анализ поэзии Тимура Кибирова с точки зрения использования приёма «чужой речи», элементы которой поэт соединяет между собой и вводит в основной текст так, что границы размыты. В своих стихах Кибиров отсылает к традиции, входит в её концепт. Цитирование у поэта – углубление в текст, его подробный разворот. Поэзия Т. Кибирова является центонной, отличительная особенность которой у поэта состоит не в полном составлении произведения из чужих строк, а только в вкраплении узнаваемых цитат.
Ключевые слова: чужая речь, Тимур Кибиров, центонная поэзия, цитирование

Acceptance of the citation parodying as a style feature of the poetry of Timur Kibirov

Uriupina Tatiana Mihailovna
Orenburg State Medical University, Russia, Orenburg
Miroshnichenko Olga Alekseevna
Orenburg State Medical University, Russia, Orenburg
Sedova Polina Vitalievna
Orenburg State Medical University, Russia, Orenburg
Gorovaya Natalya Nikolaevna
Orenburg State Medical University, Russia, Orenburg

Abstract: This article presents an analysis of the poetry of Timur Kibirov from the point of view of using the technique of «foreign speech», the elements of which the poet connects and introduces into the main text so that the boundaries are blurred. In his poems Kibirov refers to the tradition, enters into its concept. Quoting from the poet — deepening into the text, its detailed turn. The poetry of T. Kibirova is centennial, the distinctive feature of which the poet does not consist in the complete compilation of a work from other people’s lines, but only in the interspersing of recognizable quotations.
Keywords: another’s speech, Timur Kibirov, centner poetry, citation

В поэзии Тимура Кибирова можно найти все приметы постмодернистского мировосприятия: обращенность поэтической рефлексии на внутренний мир, языковой плюрализм, стремление к совмещению несовместимого, контекстуализм, юнговские архетипы и проч. Творчество Тимура Кибирова, как яркого представителя современной постмодернисткой поэзии, отличается многообразием всевозможных цитат, аллюзий, реминисценций. Цитатами и реминисценциями затронута значительная часть его произведений, таким образом, единицами поэтического языка наряду с «чужими» словами и выражениями становятся «чужие» строки. При этом всевозможные элементы «чужой речи» сплавлены у Кибирова между собой и вплавлены в единый текст так, что границы, отделяющие цитаты друг от друга или от «авторской речи», оказываются предельно размытыми. Такая размытость границ значительно затрудняет анализ, при детальном рассмотрении поэзии Кибирова особое внимание нужно уделять именно использованию “чужой речи”. Распознавание цитат, необходимое для адекватного понимания произведений, затруднено еще и тем, что Кибиров ориентирован не только и не столько на элитарную, сколько на массовую словесность и сформированное ею массовое сознание. Но это сознание (и его рецептивная база) меняются намного быстрее, чем происходит обновление золотого фонда русской поэтической классики, с изменением социума многие знаки уже утратили не только денотат, но и значение. Использование цитат Кибировым достаточно разнообразно, от рекламных роликов, детского фольклора, песенной традиции до классиков литературы. Однако отличительная особенность поэта в том, что у Кибирова весь этот «пестрый сор» языковых и литературных цитат обретает лирическое единство — сквозь нагромождение «чужих» образов просматривается «свой» сюжет. “О цитатности как орудии кибировских иронии, глумления и развенчания, демифологизации всего и вся писали много. У той же Скоропановой находим: «Кибиров смывает грим, облагораживающий тоталитарные черты, и потому широко использует материал советской культуры, из пародийно переиначенных осколков которого творит собственный текст»; «Прием цитатного пародирования распространяется на всю советскую культуру»; поэт побуждает «критически оценить идеологию, которую они (произведения советской культуры. — Е.Е.) в себе несут», «произвести в сознании читателя «смену вех». Это отчасти так. Но часто совсем не так. [3, с.38] Смысл кибировских цитат не всегда подчиняется логике игровой манипуляции и тотальной фальсификации смыслов. Интерпретаторы фатально ошибаются, когда смысл цитаты сводят к иронической игре. Кибиров не только создает новый контекст для традиционных тем и мотивов, но и сам входит в контекст традиции, отсылает к ней. Причем, по сути, обнажает это вхождение. Чаще всего цитата у Кибирова — именно средство углубить контекст, развернуть его подробно.

(Помнишь, кстати, – «Я с детства не любил овал!»?

И чудесное приговское продолжение –

«Я с детства просто убивал!») [4, с.5]

Возникает цитатное эхо, рождается резонанс на современность из недр традиции. Сам он формулирует: «Может, вообще ограничиться только цитатами? / да неудобно как-то, неловко перед ребятами (…) Не объяснишь ведь, что это не наглость циничная, / что целомудрие это и скромность — вполне симпатичные!». Тут Элиот с его идеей поэта-медиума традиции переведен на современный русский умострой” [2, с.26].

Собственно использование цитат в литературе – не новое явление, но именно в 20 веке цитатность до такой степени внедряется в поэзию и прозу, что, порой произведение на 50-60 процентов состоит из цитат, и здесь возникает новый прием в литературе – центонная поэзия. «Слово «центон» буквально значит «лоскутная ткань», «сшитое из разных кусков одеяло», «покрывало», «плащ», «матрас» и т. п. В литературе оно приобрело значение: «стихотворение, составленное из стихов или частей стихов уже существующих произведений одного или разных авторов». В традиционной теории литературы центон рассматривается исключительно как поэтическая забава или курьез»[1, с.169]. Если рассматривать центон не строго, то есть не как произведение, полностью составленное из “чужих строк”, а как прием, при котором автор вкрапляет “чужие строки” в собственное произведение, по-своему освещает их значение, то можно смело говорить о центонной поэзии Тимура Кибирова. Обыгрывание советских штампов, цитатные фейерверки, центоны – все это яркие отличительные особенности поэзии Кибирова. Особенно часто поэт иронизирует над советской действительностью:

В моем детсадовском детстве:

Таким образом, можно отметить широкое использование цитат Тимуром Кибировым. «Чужие» слова часто переходят в его поэзии в «чужие» строки. Поэт использует в качестве цитат фольклорные произведения, советские штампы, а также произведения классиков, современных писателей и поэтов. Опираясь на сложившуюся в современной поэзии традицию, можно говорить о центонной поэзии Т. Кибирова, отличительная особенность которой у поэта состоит не в полном составлении произведения из чужих строк, а только в вкраплении узнаваемых цитат.

1. Гаспаров М. Л., Рузина Е. Г. Вергилий и вергилианские центоны: поэтика формул и поэтика реминисценций // Памятники книжного эпоса / Отв. ред. Е. М. Мелетинский. — М.: Наука, 1978.-272 с.
2. Ермолин, Е., Слабое сердце. – М., Знамя, №8- 46 с.
3. Зубова, Л. Прошлое, настоящее и будущее в поэтике Тимура Кибирова. – М. — Литературное обозрение. 1998. №1.-54 с.
4. Кибиров, Т., Шалтай-Болтай, — СПб.: Пушкинский фонд, 2002. — 56 c.

источник

Преподавание русской литературы в школе: опыт, проблемы, перспективы. «Вот послушай, загадка такая..» ( Интерпретация стихотворения Тимура Кибирова «Исторический романс»

Подать заявку

Для учеников 1-11 классов и дошкольников

Гилемзянова Фарида Ахметовна,

учитель русского языка и литературы

МОБУ СОШ№2 с. Бижбуляк, Бижбулякского района

«Вот послушай, загадка такая..» ( Интерпретация стихотворения Тимура Кибирова «Исторический романс»)

Исторический романс, 1996 г

Что ты жадно глядишь на крестьянку,

подбоченясь, корнет молодой,

самогонку под всхлипы тальянки

Что ты фертом стоишь, наблюдая

пляску, свист, каблуков перестук?

Как бы боком не вышла такая

Поезжай-ка ты лучше к мамзелям

иль к цыганкам на тройке катись.

сплюнь три раза и перекрестись.

Ах, мон шер, ах, мон анж, охолонь ты!

Далеко ли, Ваш бродь, до беды,

до греха, до стыда, до афронта,

хоть о маменьке вспомнил бы ты!

Что ж напялил ты косоворотку?

Полюбуйся, мон шер, на себя!

Эта водка сожжет тебе глотку,

Где ж твой ментик, гусар бесшабашный?

Кой же черт тебя гонит на пашню,

что ты в этой избе потерял?

Одари их ланкастерской школой

позабавься с белянкой веселой,

только ближе не надо, ни-ни!

Вот послушай, загадка такая:

Что на землю швыряет мужик,

ну а барин в кармане таскает?

Что? Не знаешь? Скажи напрямик.

Это сопли, миленочек, сопли!

Так что лучше не надо, корнет.

Первым классом уютным и теплым

уезжай в свой блистательный свет!

Брось ты к черту Руссо и Толстого!

Поль де Кок неразрезанный ждет.

И актерки к канкану готовы.

Оффенбах пред оркестром встает.

Блещут ложи, брильянты, мундиры.

Что ж ты ждешь? Что ты прешь на рожон?

Видно вправду ты бесишься с жиру,

разбитною пейзанкой пленен.

Плат узорный, подсолнухов жменя,

ах, естественность, ах, простота!

Все равно ж не полюбит, обманет,

затуманит, завьюжит, заманит,

Все равно не полюбит, загубит!

Из острога вернется дружок.

Искривятся усмешечкой губы.

Ярым жаром блеснет сапожок.

Что топорщится за голенищем?

Что так странно и страшно он свищет?

Он зовет себя Третьим Петром.

Твой тулупчик расползся на нем.

Корнет — первичное обер-офицерское звание в кавалерии (за исключением казаков и, некотрое время, драгун) до 1917 года.

Этногра́фия (от греч. εθνος — «этнос» (народ) и γραφω — «пишу») — отрасль истории, исследующая культурно-бытовые особенности различных народов мира в.

Моэт — шампанское Моэт Шандон из сочетания трёх сортов винограда — Шардоне, Пино Нуар и Пино Менье. В 1743 году представитель древнего рода Клод Моэт основал собственное предприятие, назвав его «Maison Moet «.

Косоворо́тка — рубаха с косым воротом, то есть с разрезом сбоку, а не посередине, как у обычных рубашек.

Ментик- короткая куртка, опушенная мехом, с пуговицами в несколько рядов, со шнурками и петлями, надеваемая поверх доломана; один из предметов гусарской одежды

Мамзель — устар., разг., иногда пренебр. то же, что мадемуазель; девушка; молодая незамужняя женщина.

Белянка — Светловолосая или белокожая, белолицая женщина, девушка.

Пейзанка — (пейзанин), (фр. paysan крестьянин) устар. ироническое название фальшиво, слащаво изображенных крестьян в художественных произведениях конца 18 и нач. 19 вв.

Жак Оффенба́х (1819-1880) — французский композитор, театральный дирижёр и виолончелист еврейского происхождения, основоположник и наиболее яркий представитель французской оперетты. И. Соллертинский считал Оффенбаха «одним из одарённейших композиторов XIX века».

Шарль Поль де Кок(1793-1871) — чрезвычайно плодовитый французский писатель XIX века, автор бульварных романов. Отец романиста и драматурга Анри де Кока . Сын голландского банкира, в период Великой Французской революции отправленного на гильотину (1794).

Белл — Ланкастерская система — форма учебной работы, сущность которой состояла в обучении более старшими и знающими учениками учеников младшего возраста. Эта система возникла в 1798 году в Великобритании. Её разработчиками стали независимо друг от друга доктор Эндрю Белл и Джозеф Ланкастер.

Школьная программа по литературе в выпускном классе предусматривает изучение реалистических и модернистских течений XX века во всем многообразии. Но при этом такое ведущее направление конца века как постмодернизм во многих авторских программах для общеобразовательных школ вовсе отсутствует. В лучшем случае рекомендуется обзорное изучение в рамках одного урока или факультативно

творчества следующих писателей

• JL Петрушевской — рассказ «Свой круг» и хроника конца XX века «Новые Робинзоны»;

• В. Ерофеева — рассказ « Г алоши», маленькое эссе «Два Михаила»;

• В. Пелевина — романы «Омон Ра», «Жёлтая стрела».

Обзорное изучение сложнейшего для восприятия явления как постмодернизм обучающимся дает весьма скудное представление об этой литературе.

Между тем постмодернизм — одно из ведущих направлений в мировой литературе и культуре последней трети ХХ века, отразившее важнейший этап религиозного, философского и эстетического развития человеческой мысли, давшее немало блистательных имен и произведений, изменивших традиционные представления о литературе. Проблемой для учителей является отсутствие качественных методических пособий с анализом этих произведений на содержательном, структурном и языковом уровнях. Без знания литературоведческих терминов, законов построения произведений, без знания основ постмодернистской философии невозможно иметь полное представление о постмодернизме как о литературном направлении.

Наиболее ярко признаки постмодернизма проявились и в творчестве известного современного поэта Тимура Кибирова. ИБИ́РОВ Тимур Юрьевич (наст. фам. Запоев) (р. 1955), русский поэт. Первые публикации одновременно появились на Западе и в СССР в 1988 («Сантименты») и сразу привлекли к себе внимание ернической интонацией, пере смешничеством, особенно в изображении недавних реалий советской истории («Елка в Кремле»). Вначале был близок концептуалистам (Д. АПригову и др.). В 1989 было опубликовано его «Послание» Л. С. Рубинштейну и т.д. Стихотворение Тимура Кибирова «Исторический романс», датированный 1996 годом, на мой взгляд, является образцом постмодернистской литературы. Комплексный художественный анализ данного произведения на уроке может способствовать расширению представления старшеклассников о ведущем направлении литературы конца ХХ века. Для работы учащимся заранее можно предложить следующие вопросы.

Прокомментируйте название стихотворения «Исторический романс». Каковы жанровые характеристики романса (сюжетно-тематическое ядро, система мотивов, стихотворный размер, система художественных средств)? Каким из этих характеристик автор следует, а какие сознательно нарушает?

Сравните стихотворение Кибирова с его очевидным «прототекстом» – стихотворением Некрасова «Тройка» (1846). Каковы возможные отношения героев? Кому сочувствует автор? Какова роль мотива рока в том и другом стихотворении? Сравните стихотворный размер, систему рифмовки стихотворений (обратите внимание на последние строфы).

Сравните стихотворение Кибирова с еще одним поэтическим произведением – стихотворением Александра Блока «Россия» (1908). Какие общие образы и мотивы вы можете обнаружить?

Найдите в стихотворении цитаты и аллюзии, отсылающие к другим произведениям русской литературы. Как вы думаете, почему стихотворение содержит такое количество явных и скрытых цитат?

Проанализируйте лексику стихотворения (просторечия, галлицизмы и т.д.). Зачем автору нужен такой «стилистический винегрет»?

Стихотворение написано в виде эмоционального монолога-обращения. Как вы думаете, чей это монолог и к кому он обращен?

Стихотворение полемично по отношению к некоторым социальным и историческим концепциям Х I Х века. Что это за концепции? Какое отношение имеют к ним Толстой, Руссо, ланкастерская школа, косоворотка и т.д.?

Как вы понимаете социально-историческую концепцию Тимура Кибирова: отношения образованного класса и народа, предопределенность будущих революционных событий, влияние социально-политических теорий на поступки конкретных людей и жизнь государства в целом. (Отвечать на все вопросы не обязательно, главное обоснованно выразить свою собственную точку зрения).

Стихотворение написано в форме монолога, обращенного к обобщенному лицу, светскому молодому человеку. Множество обращений, риторических вопросов и восклицаний в тексте являются средством создания эмоционального напряжения от сочувствия к герою до предостережения. При этом герой лишен всяких индивидуальных качеств, обезличен. Для литературы постмодернизма вообще характерно стремление к разрушению литературного героя, персонажа как психологически и социально выраженного характера. В тексте герой вращается в какой-то бессмысленной хаотичной среде: цыгане, пейзанки, мамзели, кан-кан, брызги шампанского . По словам исследователя постмодернизма Ильина , «восприятие человека обречено на …на постоянно и калейдоскопически меняющийся ряд ракурсов действительности, в своем мелькании не дающих возможность познать ее сущность». . В понимании постмодернистов, любая история — это история создания и интерпретации текста . Реальности так таковой просто нет. Постмодернистский текст творит новую — метареальность Именно с этой матареальностью вступает в диалог автор-повествователь на уровне интертекстов, идей, концепций.

Структуру стихотворения составляют — прототексты или интертексты — это цитаты из предшествующей литературы. Множество ссылок, намеков, т.е. аллюзии на известные факты создают его исторический фон. Извлеченные из контекста, удаленные от времени написания цитаты из произведений Н. А Некрасова, А А Блока, А С Пушкина, перестают нести единственно возможный смысл, превращаются в некие коды, передающие информацию, которые в данной авторской комбинации необходимо расшифровать. Автор рассчитывает на эрудированного читателя, способного разбираться в его смысловых комбинациях – загадках.

Обратимся к названию произведения. В традиционном понимании романс – это музыкально — поэтический жанр, в основе которого любовные переживания героев. . Авторский замысел связан с романсами эпического содержания как народные и городские романсы. Диссонансное звучание приобретает то, что заимствованный из контекста материал помещен в новую маргинальную плоскость. Отсюда некий антиромантизм, ироничность повествования. Ирония в тексте несет концептуальную позицию. Несоответствие идеалов и повседневности порождает исторический пессимизм по отношению к перспективам общественного развития

При внимательном чтении у читателя возникает ряд литературных ассоциаций Начало первой строфы — это очевидный прототекст из стихотворения «Тройка» Н.А.Некрасова. В ней звучат мотивы любовных переживаний, тоски от безысходности судьбы. Другая явная ссылка на стихотворение А.Блока «Россия». Те же мотивы смерти, безысходности. Россия, она вся та же, у нее особенная «разбойная краса», а песня ямщика звенит «тоской острожной». Бунтарство, стремление к свободе – неотъемлемая характерная особенность русского народа. В последней строфе упоминается император Петр Федорович (1761 – 1762), прозванный в народе Петром Третьим. Многие выдавали себя за него, одним из самозванцев был Емельян Пугачев. Автор завершает логическую цепочку мотивов аналогией с историей о заячьем тулупе Петра Гринева из «Капитанской дочки» А.С.Пушкина.

Какова роль этих мотивов в авторском миропонимании? Поэт не случайно в изображении социальных сословий использует прием противопоставления: «крестьянка» — «барчук»,«мужик» — «барин», «блистательный свет, ложи» — «изба, кленовые сени». Автор считает, что между этими сословиями непримиримые противоречия, отличаются классы, прежде всего уровнем культуры, мироощущением. Поменяв «ментик» на «косоворотку», т.е крестьянскую рубашку, проблемы сословных взаимоотношений невозможно разрешить. Это вечная проблема, вечное противостояние, возможно, поэтому в стихотворении нет ни начала, ни логически завершенного конца.

В истории было много попыток обустроить общество мирным и насильственным путем, руководствуясь разными идеями и учениями. Поэт упоминает ланкастерскую школу, существовавшую в 1798 годах в Англии, в основе учения которой была разновозрастная система воспитания, основанная на взаимопомощи. Упоминает Руссо, который проповедовал учение о воспитании человека, не испорченного собственностью, Лева Толстого с его учением об общественном переустройстве по принципу взаимопонимания, любви и согласия и т. д. По мнению автора, идеи и концепции в современном мире перестают быть догмой. Век революционных потрясений канул в прошлое, потому что тоталитарная идеология исчерпала свои ресурсы. Наступила эпоха плюрализма. Из плюрализма, отрицания превосходства одной идеологии над другой вытекает критическое отношение к любой политической модели. Автор не столь оптимистичен в своих прогнозах в развитии классовых взаимоотношений образованного класса и народа. Каждый из них представляет собой сумму унаследованных моделей поведения и способов восприятия реальности. Принцип плюрализма связан с постмодернистским термином ризома — это такое устройство корневища, при котором отсутствует один центральный корень, оно состоит из множества маленьких и равнозначных корешков. Идеал ризомы обозначает такую структуру социального устройства, при котором общество распадается на множество подвижных групп-субкультур, каждая из которых обладает своим особым языком, системой ценностей. При этом ни одна из подобных социальных и мировоззренческих систем не может быть догматично признанной «истинной». Автор предостерегает от того, какую опасность представляет толпа с маргинальным сознанием, если появится идейный вдохновитель как Пугачев.

Главная загадка в стихотворении заключается в том, что для автора важны не образы в произведении и не определенные идеи. Его главная – показать мнительность всяких универсальных ценностей, концепций, разрушение мифов. Человек должен сознательно выбирать для себя правила, а не повторять то, что было сказано гениями, преследующими свои интересы. Особую роль в этом плане играет своеобразная лексика. Смешение лексики разных стилей от просторечия: «напялил», «швыряет», «охолонь» и т. д. до галлицизмов: « мон шер», «мон анж» расширяет рамки разговорного стиля, согласно своему замыслу автор пытается передать в тексте многозвучность голосов, каждый из которых должен быть услышан. В целом поэт отстаивает право конкретного человека на свой простой, уютный мир без всякого вмешательства в их жизнь разных борцов за немеркнущие идеи.

Погружение в процесс постижения данной литературы учащимся в дальнейшем поможет совершать свои маленькие открытия, создавать разные творческие работы. Например, данный комплексный анализ может завершиться написанием развернутого эссе по стихотворению Тимура Кибирова «Исторический романс»

В заключении хочется сказать, изучение литературы постмодернизма для учителей может стать универсальной экспериментальной творческой площадкой, открывающей возможность создания новых, часто парадоксальных стилей и направлений, сделает возможным оригинальное переосмысление классических эстетических ценностей в искусстве.

Постмодернизм доказывает свою жизненность, помогая воссоединению прошлого культуры с её настоящим. Отрицая шовинизм и нигилизм авангарда, разнообразие форм, используемых постмодернизмом, подтверждает его готовность к общению, диалогу, к достижению консенсуса с любой культурой.

Изучение русской постмодернистской литературы обогатит представление учащихся о современном этапе историко-литературного процесса, будет способствовать обнаружению интеграционных, преемственных связей между русской классической и современной литературой, будет способствовать стимулированию самостоятельной исследовательской деятельности старшеклассников и вызывать к ней интерес.

Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия. Эволюция научного мифа. — М.: Интрада, 1998.

Орищенко С.С. Постмодернизм в школьном изучении. (« Другая проза » Людмилы Петрушевской на уроках внеклассного чтения в 11 классе) // Сб: Ознобишинские Чтения. Т.З. — Инза — Самара, 2005.

источник

В общем, жили мы неплохо.
Но закончилась эпоха.
Шишел-мышел, вышел вон!

Наступил иной эон.
В предвкушении конца
Ламца-дрица гоп цаца!

Сколько волка ни корми —
в лес ему охота.
Меж хорошими людьми
вроде идиота,
вроде обормота я,
типа охломона.
Вновь находит грязь свинья
как во время оно!

Снова моря не зажгла
вздорная синица.
Ля-ля-ля и bla-bla-bla —
чем же тут гордиться?
Вновь зима катит в глаза,
а стрекуза плачет.
Ни бельмеса, ни аза.
Что всё это значит?

На фоне неминучей смерти
давай с тобою обниматься,
руками слабыми цепляться
на лоне глупости и смерти.
Я так продрог, малютка Герда,
средь этой вечности безмозглой,
средь этой пустоты промозглой,
под ненадёжной этой твердью.
Кружатся бесы, вьются черти.

Я с духом собираюсь втуне,
чтоб наконец-то плюнуть, дунуть,
отречься, наконец, от смерти.
На этом фоне неминучем,
на лоне мачехи могучей,
под безнадежной этой твердью —

давай с тобою обниматься.
Давай за что-нибудь цепляться.

Наша Таня громко плачет.
Ваша Таня — хоть бы хны!

Снова тычет и бабачит
население страны.

На реках вавилонских стонем,
в тимпаны да кимвалы бьём.
То домового мы хороним,
то ведьму замуж выдаём.

Под посвист рака на горе
шабашим мы на телешоу,
и в этой мерзостной игре
жида венчаем с Макашовым.

Русь, как Том Сойер, не даёт ответа.
Должно быть, снова шалости готовит
какие-нибудь. Середина лета.
Гогушин безнадёжно рыбу ловит
под сенью ивы. Звонко сквернословит
седая Манька Лаптева. Рассветы
уже чуть позже, ночи чуть длиннее.
И под окном рубцовская рябина
дроздам на радость с каждым днём
желтее.
Некрупная рогатая скотина
на пустыре торчит у магазина,
и возникает рифма — Амалфея.
По ОРТ экономист маститый
М. Курдюков и депутат Госдумы
пикируются. “Вот же паразиты!” —
переключая, говорит угрюмо
Петр Уксусов. Но Петросяна юмор
вмиг остужает мозг его сердитый.

Вот мчится по дорожке нашей узкой
жигуль-девятка. Эх, девятка-птица!
Кто выдумал тебя? Какой же русский,
какой же новый русский не стремится
заставить всё на свете сторониться!
Но снова тишь, да гладь, да трясогузка,
да на мопеде мужичок поддатый,
да мат, да стрёкот без конца и края.
Опасливый и праздный соглядатай,
змеёй безвредной прячусь и взираю.
Я никого здесь соблазнить не чаю.
Да этого, пожалуй, и не надо.

Всё-то дяденьки, тётеньки,
паханы, да папаши,
да братбны, да братцы,
да сынки у параши.
Все родимые, родные
и на вид, и на ощупь,
все единоутробные
и сиамские, в общем.
И отцам-командирчикам
здесь дедов не унять.
Все родня здесь по матери,
каждый грёб твою мать!
Эх, плетень ты двоюродный,
эх, седьмая водица,
пусть семья не без урода,
не к лицу нам гордиться —
ведь ухмылка фамильная
рот раззявила твой
бестревожно, бессильно.
Что ж ты как не родной?!

Умом Россию не понять —
равно как Францию, Испанию,
Нигерию, Камбоджу, Данию,
Урарту, Карфаген, Британию,
Рим, Австро-Венгрию, Албанию —
у всех особенная стать.
В Россию можно только верить?
Нет, верить можно только в Бога.
Всё остальное — безнадёга.
Какой мерою ни мерить —
нам всё равно досталось много:

в России можно просто жить.
Царю с Отечеством служить.

Хорошо Честертону — он в Англии жил!
Оттого-то и весел он был.

Ну а нам-то, а нам-то, России сынам,
как же всё-таки справиться нам?

Jingle bells! В Дингли-делл мистер Пиквик спешит.
Сэм Уэллер кухарку смешит,
и спасёт Ланселот королеву свою
от слепого зловещего Пью!

Ну, а в наших краях, оренбургских степях
заметает следы снежный прах.
И Петрушин возок всё пути не найдёт.
И Вожатый из снега встаёт.

В сущности, я не люблю жить.
Я люблю вспоминать.
Но я не могу вспоминать не по лжи,
но всё норовлю я песню сложить,
то есть, в сущности, лгать.
Лгать, сочинять,
песню слагать,
ответственность тоже слагать.
Уд — за старательность.
Неуд — за жизнь.
По пению — с минусом пять.

Вот, бля, какие бывали дела —
страсть моё сердце томила и жгла —
лю, бля, и блю, бля,
и жить не могу, бля,
я не могу без тебя!
Прошлое дело, а всё-таки факт —
был поэтичен обыденный акт,
был поэтичен, и метафизичен,
и символичен обыденный фак!
Он коннотации эти утратил.
И оказался, вообще-то, развратом!
Лю эти, блю эти,
жить не могу эти,
das ist phantastisch!
O, yes!
Уж не собрать мне
в аккорд идеальный
Грига и Блока
с бесстыдством оральным
и пролонгацией фрикций. Но грудь
всё же волнуется — О, не забудь!
Лю, бля, и блю, бля,
и жить не могу, бля,
я не могу без тебя,
не могу!
А на поверку — могу ещё как!
Выпить мастак и поесть не дурак.
Только порою сердечко блажит,
главную песню о старом твердит:
лю, говорю тебе, блю, говорю я,
бля, говорю я, томясь и тоскуя!
Das ist phantastisch!
Клянусь тебе, Сольвейг,
я не могу без тебя!

Как Набоков и Байрон скитаться,
ничего никогда не бояться
и всегда надо всем насмехаться —
вот каким я хотел быть тогда.
Да и нынче хочу иногда.
Но всё больше страшит меня
грубость,
и почти не смешит меня глупость,
и напрасно поют поезда —
я уже не сбегу никуда.
Ибо годы прошли и столетья,
и сумел навсегда присмиреть я.
И вконец я уже приручился,
наконец, презирать разучился.
Бойкий критик был, видимо, прав,
старым Ленским меня обозвав.

Юноша бледный, в печать выходящий!
Дать я хочу тебе два-три совета:
первое дело — живи настоящим,
ты не пророк, заруби себе это!
И поклоняться Искусству не надо!
Это и вовсе последнее дело.
Экзюпери и Батая с де Садом
перечитав, можешь выбросить смело.

Поэзия! — big fucking deal!
Парча, протёртая до дыр!
Но только через дыры эти
мы различаем всё на свете,
поскольку глаз устроен так:
без фокусов — кромешный мрак!
Гляди ж, пацан, сквозь эту ветошь.
Сквозь эту мишуру и ложь,
авось, хоть что-нибудь заметишь,
глядишь, хоть что-нибудь поймёшь.

Объективности ради мы запишем в тетради:
Люди — гады, и смерть неизбежна.
Зря нас манит безбрежность,
или девы промежность.
Безнадёжность вокруг, безнадежность.

Впрочем, в той же тетради я пишу Христа ради:
Ну не надо, дружок мой сердешный!
Вихрь кружит центробежный,
мрак клубится кромешный.

Ангел нежный мой, ангел мой нежный!

Куда ж нам плыть? Бодлер с неистовой Мариной
нам указали путь. Но, други, умирать
я что-то не хочу. Вот кошка Катерина
с овчаркою седой пытается играть.
Забавно, правда ведь? Вот книжка про Шекспира
доказывает мне, что вовсе не Шекспир
(тем паче не певец дурацкий Бисер Киров)
“to be or not to be?” когда-то вопросил,
а некий Рэтленд граф. Ведь интересно, правда?
А вот, гляди — Чубайс!! А вот — вот это да! —
с Пресветлым Рождеством нас поздравляет “Правда”!
Нет, лучше подожду — чтоб мыслить и страдать.
Ведь так, мой юный друг? Вот пухленький ведущий
программы “Смак” даёт мне правильный совет
не прогибаться впредь пред миром этим злющим.
Ну улыбнись, дружок! Потешно, правда ведь?
И страшно, правда ведь? И правда ведь, опасно?
Не скучно ни фига! Таинственно, скорей.
Не то, чтоб хорошо, не то, чтобы прекрасно —
невероятно всё и с каждым днём странней.
“Dahin, dahin!” — Уймись! Ей-богу надоело.
Сюда, сюда, мой друг! Вот, полюбуйся сам,
как сложен, преломлён, цветаст свет этот белый!
А тот каков, и так узнать придётся нам!
Лень-матушка спасёт. Хмель-батюшка утешит.
Сестра-хозяйка нам расстелит простыню.
Картина та ещё! Всё то же и все те же.
Сюжет — ни то, ни сё. Пегас — ни тпру, ни ну.
Но — глаз не оторвать! Но сколько же нюансов
досель не знали мы, ещё не знаем мы!
Конечно же to be! Сколь велико пространство!
Как мало времени. Пожалуйста, уймись!
И коль уж наша жизнь, как ресторан вокзальный,
дана на время нам — что ж торопить расчёт?
Упьюсь, и обольюсь с улыбкою прощальной,
и бабки подобью, и закажу ещё.
И пламень кто-нибудь разделит поневоле.
А нет — и так сойдёт. О чем тут говорить.
На свете счастье есть. А вот покоя с волей
я что-то не встречал. Куда ж нам к чёрту плыть!

Тимур Кибиров
ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАНС
. . .
Чайник кипит. Телик гудит.
Так незаметно и жизнь пролетит.

Жизнь пролетит, и приблизится то,
что атеист называет Ничто,

что Баратынский не хочет назвать
дочерью тьмы, ибо кто ж тогда мать?

Выкипит чайник. Окислится медь.
Дымом взовьется бетонная твердь.

Дымом развеются стол и кровать,
эти обои и эта тетрадь.
Так что покуда чаевничай, друг.
Время подумать, да все недосуг.

Время подумать уже о душе,
а о другом поздновато уже.

Думать. Лежать в темноте. Вспоминать.
Только не врать. Если б только не врать!

Вспомнить, как пахла в серванте халва
и подобрать для серванта слова.

Вспомнить, как дедушка голову брил.
Он на ремне свою бритву точил.

С этим ремнем по общаге ночной
шел я, шатаясь. И вспомнить какой

цвет, и какая фактура, и как
солнце, садясь, освещало чердак.

Чайник кипел. Примус гудел.
Толик Шмелев мастерил самострел.

. . .
На слова, по-моему, Кирсанова
песня композитора Тухманова
«Летние дожди».
Помнишь? Мне от них как будто лучше,
тра-та-та-та радуги и тучи,
будто тра-та-та-та впереди.

Я припомнил это, наблюдая,
как вода струится молодая.
Дождик-дождик, не переставай!
Лейся на лысеющее темя,
утверждай, что мне еще не время,
пот и похоть начисто смывай.
Ведь не только мне как будто лучше,
а, к примеру, ивушке плакучей
и цветной капусте, например.
Вот он дождь. Быть может, и кислотный.
Радуясь, на блещущие сотки
смотрит из окна пенсионер.

Вот и солнце между туч красивых.
Вот буксует в луже чья-то «Нива».
Вот и все. Ты только погоди.
Покури спокойно на крылечке,
посмотри-замри, мое сердечко.
Вдруг и впрямь тра-та-та впереди?

Вот и все, что я хотел напомнить.
Вот и все, что я хотел исполнить.
Радуга над Шиферной висит.
Развернулась радуга Завета.
Преломилось горестное лето.
Дальний гром с душою говорит.

ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАНС
Что ты жадно глядишь на крестьянку,
подбоченясь, корнет молодой,
самогонку под всхлипы тальянки
пригубивши безусой губой?

Что ты фертом стоишь, наблюдая
пляску, свист, каблуков перестук?
Как бы боком не вышла такая
этнография, милый барчук.

Поезжай-ка ты лучше к мамзелям
иль к цыганкам на тройке катись.
Приворотное мутное зелье
сплюнь три раза и перекрестись.
Ах, мон шер, ах, мон анж, охолонь ты!
Далеко ли, Ваш бродь, до беды,
до греха, до стыда, до афронта,
хоть о маменьке вспомнил бы ты!

Что ж напялил ты косоворотку?
Полюбуйся, мон шер, на себя!
Эта водка сожжет тебе глотку,
оплетет и задушит тебя!

Где ж твой ментик, гусар бесшабашный?
Где Моэта шипучий бокал?
Кой же черт тебя гонит на пашню,
что ты в этой избе потерял?

Одари их ланкастерской школой
и привычный оброк отмени,
позабавься с белянкой веселой,
только ближе не надо, ни-ни!

Вот послушай, загадка такая:
Что на землю швыряет мужик,
ну а барин в кармане таскает?
Что? Не знаешь? Скажи напрямик.

Это сопли, миленочек, сопли!
Так что лучше не надо, корнет.
Первым классом уютным и теплым
уезжай в свой блистательный свет!

Брось ты к черту Руссо и Толстого!
Поль де Кок неразрезанный ждет.
И актерки к канкану готовы.
Оффенбах пред оркестром встает.

Блещут ложи, брильянты, мундиры.
Что ж ты ждешь? Что ты прешь на рожон?
Видно вправду ты бесишься с жиру,
разбитною пейзанкой пленен.
Плат узорный, подсолнухов жменя,
черны брови да алы уста,
ой вы сени, кленовые сени,
ах, естественность, ах, простота!

Все равно ж не полюбит, обманет,
насмеется она над тобой,
затуманит, завьюжит, заманит,
обернется погибелью злой!

Все равно не полюбит, загубит!
Из острога вернется дружок.
Искривятся усмешечкой губы.
Ярым жаром блеснет сапожок.

Что топорщится за голенищем?
Что так странно и страшно он свищет?
Он зовет себя Третьим Петром.
Твой тулупчик расползся на нем.

Из поэмы «ИСТОРИЯ СЕЛА ПЕРХУРОВА»
Все та же декорация. Но нет
ни занавесей, ни картин на стенах.
Смеркается. Не зажигают свет.

И странные клубящиеся тени
усугубляют чувство пустоты,
тоски и безотчетного смятенья.

Как на продажу сложены холсты
и мебели остатки в угол дальний.
Но на рояле нотные листы

еще белеют в полумгле печальной.
Уже у боковых дверей лежат
узлы, баулы, чемоданы. В спальню
открыты двери настежь. Старый сад
за окнами темнеет, оголенный.
За сценой глухо голоса звучат.

Купец стоит, немного удивленный,
перед забытой в спешке на стене
ландкартой Африки. Конторщик сонный

увязывает ящик в стороне.
А рядом молодой лакей скучает
с подносом. Неожиданно в окне

виденьем инфернальным возникает,
мелькает Некто в красном домино.
И снова все тускнеет, затихает,

смеркается. Уже почти темно.
Вот бывшая хозяйка с братом входит.
Она не плачет, но бледна. Вино

лакей украдкой тянет. Речь заходит
о новой книге Мопассана. Брат
насвистывает и часы заводит.

В дверях барон с акцизным говорят
о лесоводстве. В кресле дочь хозяйки
приемная сидит, потупя взгляд.

Студент калоши ищет. В белой лайке
эффектно выделяется рука
штабс-капитана. Слышны крики чайки

за сценой. Входит на помин легка
невестка располневшая в зеленом
несообразном пояске. Близка

минута расставания. С бароном
какой-то странник шепчется. Опять
мелькнуло Домино. Лакей со звоном
поднос роняет. Земский врач кричать
пытается. А беллетрист усталый
приказывает на ночь отвязать

собаку. Управляющий гитару
настраивает. Гувернантка ждет
ответа. Из передней входит старый

лакей в высокой шляпе. Дождь идет.
Входя, помещик делает движенье
руками, словно чистого кладет

шара от двух бортов. А в отдаленье
чуть слышно топоры стучат. И вновь
в окне маячит красное виденье,

кривляется. Уже давно готов
и подан экипаж. На авансцену
герой выходит. Двое мужиков

выносят мебель. Разбирают стены.
Уходят, входят в полной темноте.
Все безглагольным и неизреченным

становится внезапно. Ждут вестей.
Бледнеют. Видят знаки. Внемлют чутко.
И чают появления гостей

неведомых, грядущих. Сладко, жутко.
Не очень трезво. Театр-варьете
насчет цензуры отпускает шутки.

Маг чертит пентаграмму. О Христе
болтают босяки. Кружатся маски,
Пьеро, припавший к лунной наготе,

маркизы, арапчата, вьется пляска
жеманной смерти. Мчится Домино,
взмывает алым вихрем, строит глазки,
хохочет, кувыркается. В окно
все новые влезают. Вот без уха
какой-то, вот еще без глаз и ног.

Всеобщий визг и скрежет. Полыхает,
ржет Некто в домино. А мистагог
волхвует, бога Вакха вызывает.

И наконец всю сцену заполняют
и лижут небо языки огня.

ВЕЧЕРНЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ
На самом деле все гораздо проще.
Не так ли, Вольфганг? Лучше помолчим.
Вон филомела горлышко полощет
в сирени за штакетником моим.

И не в сирени даже, а в синели,
лиющей благовонья в чуткий нос.
Гораздо все сложней на самом деле.
Утих совхоз. Пропел электровоз

на Шиферной — томительно и странно —
как бы прощаясь навсегда. Поверь,
все замерло во мгле благоуханной,
уже не вспыхнет огнь, не скрыпнет дверь.

И, может, радость наша недалече
и бродит одиноко меж теней.
На самом деле все гораздо легче,
короче вздоха, воздуха нежней!

А там, вдали, химкомбинат известный
дымит каким-то ядом в три трубы.
Он страшен и красив во мгле окрестной,
но тоже общей не уйдет судьбы,

как ты да я. И также славит Бога
лягушек хор в темнеющем пруду.

Не много ль это все? Не слишком ль много
в конце концов имеется в виду?

Неверно все. Да я и сам неверен.
То так, то этак, то вообще никак.
Все зыблется. Но вот что характерно —
и зверь, и злак, и человечек всяк,

являяся загадкой и символом,
на самом деле дышит и живет,
как исступленно просится на волю!
Как лезет в душу и к окошку льнет!

Как пахнет! Как шумит! И как мозолит
глаза! Как осязается перстом,
попавшим в небо! Вон он, дядя Коля,
а вон Трофим Егорович с ведром!

А вон — звезда! А вон — зарей вечерней
зажжен парник. Земля еще тепла.
Но зыблется уже во мгле неверной,
над гладью волн колышется ветла.

На самом деле простота чревата,
а сложность беззащитна и чиста,
и на закате дым химкомбината
подскажет нам, что значит Красота.

Неверно все. Красиво все. Похвально
почти что все. Усталая душа
сачкует безнадежно и нахально,
шалеет и смакует не спеша.

Мерцающей уже покрыты пленкой
растений нежных грядки до утра.
И мышья беготня за стенкой тонкой.
И ветра гул. И пенье комара.

Зажжем же свет. Водой холодной тело
гудящее обмоем кое-как.
Но так ли это все на самом деле?
И что же все же делать, если так?

Rambler’s Top100
Опубликовано в журнале:
«Знамя» 2009, №1
Тимур Кибиров
Греко- и римско-кафолические песенки и потешки
Стихи

Об авторе | Тимур Юрьевич Кибиров — лауреат премии “Поэт” (2008), постоянный автор “Знамени”.

Греко- и римско-кафолические песенки и потешки

JESUS, if, against my will,
I have wrought Thee any ill,
And, seeking but to do Thee grace,
Have smitten Thee upon the face,
If my kiss for Thee be not
Of John, but of Iscariot,
Prithee then, good Jesus, pardon
As Thou once didst in the garden,
Call me “Friend,” and with my crime
Build Thou Thy passion more sublime.

Dorothy Sayers “CATHOLIC TALES

Их-то Господь — вон какой!
Он-то и впрямь настоящий герой!
Без страха и трепета в смертный бой
Ведёт за собой правоверных строй!
И меч полумесяцем над головой,
И конь его мчит стрелой!
А наш-то, наш-то — гляди, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

А у тех-то Господь — он вон какой!
Он-то и впрямь дарует покой,
Дарует-вкушает вечный покой
Среди свистопляски мирской!
На страсти-мордасти махнув рукой,
В позе лотоса он осенён тишиной,
Осиян пустотой святой.
А наш-то, наш-то — увы, сынок, —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

А у этих Господь — ого-го какой!
Он-то и впрямь владыка земной!
Сей мир, сей век, сей мозг головной
Давно под его пятой.
Вкруг трона его весёлой гурьбой
— Эван эвоэ! — пляшет род людской.
Быть может, и мы с тобой.

Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок, —
Но наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
На встречу со страшною смертью своей,
На встречу со смертью твоей и моей!
Не плачь, она от Него не уйдёт,
Никуда не спрятаться ей!

— …Спасибо, мне очень лестно.
Но боюсь, те стишки, которые я пишу сейчас,
Тебя разочаруют —
Уж очень они православные.
А ты-то известный нехристь (смайлик)

— Отнюдь. Я — деист.
А как прижмёт,
Так тут же вспоминаю “Отче наш”
И даже “отцов-пустынников” (смайлик)

— Вот и молодец! (смайлик)
Но вообще-то деист это и означает нехристь.
Робеспьер, например.

— Ага, и Гитлер.
Да примеров можно навалить сколько угодно!
Речь же о нравственности Творца,
а не твари.
Верить в Бога
“распятого за ны при понтийстем Пилате”
практически невозможно.
Но Его можно любить.
А Бог не распятый,
Всякий ваш Верховный Разум,
При ближайшем рассмотрении
Жестокий и циничный тиран.
Да я тогда лучше
Как честный штабс-капитан
Бунтовать буду
с лордом Байроном (смайлик)

— Бессмысленный какой-то спор.

— У деизма — тьма резонов,
У теизма — вовсе нет!
Но сквозь тьму резонов оных
Еле-еле виден свет!

Светит точечка одна,
Не сгорает купина!
(смайлик)

Замычал в ночи бессловесный вол:
“Слышишь звон в долине, мой брат осёл,
Звон подков и ржанье коней?
Из волшебных стран, от края земли
К нам спешат волхвы, к нам скачут Цари
Поклониться Царю Царей!
Только раньше их всех я, медлительный вол,
Поклонюсь Лежащему в яслях!

Лопоухий в ночи возопил осёл:
Сколько ангелов в небе, о брат мой вол,
Озарило синюю тьму!
В этот радостный, в этот единственный раз
Там вся Сила Небесная собралась
Чтобы славу пропеть Ему!
Только раньше их всех я, упрямый осёл,
Воспою Лежащего в яслях!

Слава в вышних Богу! Иа-иа!
Слава, слава Нашему Мальчику!

Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Ты не жди, петушок, до утра.
Сквозь кромешную тьму
Кукарекни ему,
Пожалей ты беднягу Петра!

Петушок, петушок,
Он совсем изнемог.
Тьма объяла земные пути.
Кукарекнуть пора,
Ибо даже Петра
Только стыд ещё может спасти.

“Я не спорю, Боже, Ты свят, свят, свят,
Говорил Творцу человек, —
Только Ты-то бессмертен и всемогущ,
Прохлаждаешься вечно средь райских кущ,
Ну а мне, слабаку, в мой коротенький век,
Мне прямая дорога в ад!
Посмотрел бы я, Боженька, на Тебя
Будь я как Ты, а Ты будь как я!
Я бы тоже, конечно же, стал бы свят,
Ты бы тоже отправился в ад!”

Отвечал, подумав, Творец ему —
“Ты во многом, сыночек, прав.
Что ж, давай я стану такой как ты,
И пример покажу такой красоты,
И бессмертье, и мощь добровольно отдав

ТИМУР КИБИРОВ

ХУДОЖНИКУ СЕМЕНУ ФАЙБИСОВИЧУ
В общем-то нам ничего и не надо.
Все нам забава и все нам отрада.
В общем-то нам ничего и не надо —
только б в пельменной на липком столе
солнце горело и чистая радость
пела-играла в глазном хрустале,
пела-играла
и запоминала
солнце на липком соседнем столе.
В уксусной жижице, в мутной водице,
в юшке пельменной, в стакане твоем
все отражается, все золотится.
Ах, эти лица. А там, за стеклом,
улица движется, дышит столица.
Ах, эти лица,
ах, эти лица,
кроличьи шапки, петлицы с гербом.
Солнце февральское, злая кассирша,
для фортепьяно с оркестром концерт
из репродуктора. Длинный и рыжий
ищет свободного места студент.
Как нерешительно он застывает
с синим подносом и щурит глаза
Вот его толстая тетка толкает.
Вот он компот на нее проливает.
Солнце сияет. Моцарт играет.
Чистая радость, златая слеза.
Счастьичко наше, коза-дереза.
Грязная бабушка грязною тряпкой
столик протерла. Давай, допивай.
Ну и смешная у Семушки шапка!
Что прицепился ты? Шапка как шапка.
Шапка хорошая, теплая шапка.
Улица движется, дышит трамвай.
В воздухе блеск от мороза и пара,
иней красивый на урне лежит.
У Гастронома картонная тара.
Женщина на остановке бурчит.
Что-то в лице ее, что-то во взгляде,
в резких морщинках и в алой помаде,
в сумке зеленой, в седеющих прядях
жуткое есть. Остановка молчит.
Только одна молодежная пара
давится смехом и солнечным паром.
Левка глазеет. Трамвай дребезжит.
Как все забавно и фотогенично —
зябкий узбек, прыщеватый курсант,
мент в полушубке вполне симпатичный,
жезл полосатый, румянец клубничный,
белые краги, свисток энергичный.
Славный морозец, товарищ сержант!
Как все забавно и как все типично!
Слишком типично. Почти символично.
Профиль на мемориальной доске
важен. И с профилем аналогичным
мимо старуха бредет астматично
с жирной собакою на поводке.
Как все забавно и обыкновенно.
Всюду Москва приглашает гостей.
Всюду реклама украсила стены:
фильм «Покаянье» и Малая сцена,
рядом фольклорный ансамбль «Берендей»
под управленьем С.С.Педерсена.
В общем-то нам, говоря откровенно,
этого хватит вполне. Постепенно
мы привыкаем к Отчизне своей.
Сколько открытий нам чудных готовит
полдень февральский. Трамвай, например.
Черные кроны и свет светофора.
Девушка с чашкой в окошке конторы.
С ранцем раскрытым скользит пионер
в шапке солдатской, слегка косоглазый.
Из разговора случайная фраза.
Спинка минтая в отделе заказов.
С тортом «Москвичка» морской офицер.
А стройплощадка субботняя дремлет.
Битый кирпич, стекловата, гудрон.
И шлакоблоки. И бледный гандон
рядом с бытовкой. И в мерзлую землю
с осени вбитый заржавленный лом.
Кабель, плакаты. С колоннами дом.
Дом офицеров. Паркета блистанье
и отдаленные звуки баяна.
Там репетируют танец «Свиданье».
Стенды суровые смотрят со стен.
Буковки белые из пенопласта.
Дядюшка Сэм с сионистом зубастым.
Политбюро со следами замен.
А электрички калининской тамбур
с темной пустою бутылкой в углу,
с теткой и с мастером спорта по самбо,
с солнцем, садящимся в красную мглу
в чистом кружочке, продышанном мною.
Холодно, холодно. Небо родное.
Небо какое-то, Сема, такое —
словно бы в сердце зашили иглу,
как алкашу зашивают торпеду,
чтобы всегда она мучила нас,
чтоб в мешанине родимого бреда
видел гармонию глаз-ватерпас,
чтобы от этого бедного света
злился, слезился бы глаз наш алмаз.
Кухня в Коньково. Уж вечер сгустился.
Свет не зажгли мы, и стынет закат.
Как он у Лены в очках отразился!
В стеклышке каждом — окно и закат.
Мой силуэт с огоньком сигареты.
Небо такого лимонного цвета.
Кто это? Видимо, голуби это
мимо подъемного крана летят.
А на Введенском на кладбище тихо.
Снег на крестах и на звездах лежит.
Тени ложатся. Ворчит сторожиха.
А на Казанском вокзале чувиху
дембель стройбатский напрасно кадрит.
Он про Афган заливает ей тихо.
Девка щекастая хмуро молчит.
Запах доносится из туалета.
Рядом цыганки жуют крем-брюле.
Полный мужчина, прилично одетый,
в «Правде» читает о встрече в Кремле.
Как нам привыкнуть к родимой земле.
Нет нам прощенья. И нет «Поморина».
Видишь, Марлены стоят, Октябрины
плотной толпой у газетной витрины
и о тридцатых читают годах.
Блещут златыми зубами грузины.
Мамы в Калугу везут апельсины.
Чуть ли не добела выгорел флаг
в дальнем Кабуле. И в пьяных слезах
лезет к прилавку щербатый мужчина.
И никуда нам, приятель, не деться.
Обречены мы на вечное детство,
на золотушное вечное детство!
Как обаятельны — мямлит поэт —
все наши глупости, даже злодейства.
Как обаятелен душка-поэт!
Зря только Пушкина выбрал он фоном!
Лучше бы Берию, лучше бы зону,
Брежнева в Хельсинки, вора в законе!
Вот на таком-то вот, лапушка, фоне
мы обаятельны 70 лет!
Бьют шизофреника олигофрены,
врут шизофреники олигофрену —
вот она, формула нашей бесценной
Родины, нашей особенной стати!
Зря шевелишь ты мозгами, приятель,
зря улыбаешься так откровенно!
Слышишь ли, Семушка, кошка несется
прямо из детства, и банки гремят!
Как скипидар под хвостом ее жжется,
как хулиганы вдогонку свистят!
Крик ее, смешанный с пением Отса,
уши мои малодушно хранят.
И толстогубая рожа сержанта,
давшего мне добродушно пинка,
«Критика чистого разума» Канта
в тумбочке бедного Маращука,
и полутемной каптерки тоска,
политзанятий века и века,
толстая жопа жены лейтенанта.
Злоба трусливая бьется в висках.
В общем-то нам ничего и не надо.
Мент белобрысый мой паспорт листает.
Смотрит в глаза, а потом отпускает.
Все по-хорошему. Зла не хватает.
Холодно, холодно. И на земле
в грязном бушлате валяется кто-то.
Пьяный, наверное. Нынче суббота.
Пьяный, конечно. А люди с работы.
Холодно людям в неоновой мгле.
Мертвый ли, пьяный лежит на земле.
У отсидевшего срок свой еврея
шрамик от губ протянулся к скуле.
Тонкая шея,
тонкая шея,
там, под кашне, моя тонкая шея.
Как я родился в таком феврале?
Как же родился я и умудрился,
как я колбаской по Спасской скатился
мертвым ли, пьяным лежать на земле?
Видно, умом не понять нам отчизну.
Верить в нее и подавно нельзя.
Безукоризненно страшные жизни
лезут в глаза, открывают глаза!
Эй, суходрочка барачная, брызни!
Лейся над цинком, гражданская тризна!
Счастьичко наше, коза-дереза,
вша-ВПШа да кирза-бирюза,
и ни шиша, ни гроша, ни аза
в зверосовхозе «Заря коммунизма».
Вот она, жизнь! Так зачем же, зачем же?
Слушай, зачем же, ты можешь сказать?
Где-то под Пензой, да хоть и на Темзе,
где бы то ни было — только зачем же?
Здрасте пожалуйста! Что ж тут терять?
Вот она, вот. Ну и что ж тут такого?
Что так цепляет? Ну вот же, гляди!
Вот, полюбуйся же! Снова — здорово!
Наше вам с кисточкой! Честное слово,
черта какого же, хрена какого
ищем мы, Сема,
да свищем мы, Сема?
Что же обрящем мы, сам посуди?
Что ж мы бессонные зенки таращим
в окна хрущевок, в февральскую муть,
что же склоняемся мы над лежащим
мертвым ли, пьяным, под снегом летящим,
чтобы в глаза роковые взглянуть.
Этак мы, Сема, такое обрящем.
Лучше б укрыться. Лучше б заснуть.
Лучше бы нам с головою укрыться,
лучше бы чаю с вареньем напиться,
лучше бы вовремя, Семушка, смыться.
Ах, эти лица. В трамвае ночном
татуированный дед матерится.
Спит пэтэушник. Горит «Гастроном».
Холодно, холодно. Бродит милиция.
Вот она, жизнь. Так зачем же, зачем же?
Слушай, зачем же, ты можешь сказать,
в цинковой ванночке легкою пемзой
голый пацан, ну подумай, зачем же,
все продолжает играть да плескать?
На солнцепеке
далеко-далеко.
Это прикажете как понимать?
Это ступни погружаются снова
в теплую, теплую, мягкую пыль.
Что же ты шмыгаешь, рева-корова?
Что ж ты об этом забыть позабыл?
Что ж тут такого?
Ни капли такого.
Небыль какая-то, теплая гиль.
Небо и боль обращаются в дворик
в маленькой, солнечной АССР,
в крыш черепицу, в штакетник забора,
в тучный тутовник, невкусный теперь,
в черный тутовник,
зеленый крыжовник,
с марлей от мух растворенную дверь.
Это подброшенный мяч сине-красный
прямо на клумбу соседей упал,
это в китайской пижаме прекрасной
муж тети Таси на нас накричал.
Это сортир деревянный просвечен
солнцем июльским, и мухи жужжат.
Это в беседке фанерной под вечер
шепотом страшным рассказы звучат.
Это для папы рисунки в конверте,
пьяненький дядя Сережа-сосед,
недостижимый до смерти, до смерти,
недостижимый, желанный до смерти
Сашки Хвальковского велосипед.
Вот она, вот. Никуда тут не деться.
Будешь, как миленький, это любить!
Будешь, как проклятый, в это глядеться,
будешь стараться согреть и согреться,
луч этот бедный поймать, сохранить!
Щелкни ж на память мне Родину эту,
всю безответную эту любовь,
музыку, музыку, музыку эту,
Зыкину эту в окошке любом!
Бестолочь, сволочь, величие это:
Ленин в Разливе,
Гагарин в ракете,
Айзенберг в очереди за вином!
Жалость, и малость, и ненависть эту:
елки скелет во дворе проходном,
к международному дню стенгазету,
памятник павшим с рукою воздетой,
утренний луч над помойным ведром,
серый каракуль отцовской папахи,
дядин портрет в бескозырке лихой,
в старой шкатулке бумажки Госстраха
и облигации, ставшие прахом,
чайник вахтерши, туман над рекой.
В общем-то нам ничего и не надо.
В общем-то нам ничего и не надо!
В общем-то нам ничего и не надо —
только бы, Господи, запечатлеть
свет этот мертвенный над автострадой,
куст бузины за оградой детсада,
трех алкашей над речною прохладой,
белый бюстгальтер, губную помаду
и победить таким образом Смерть!

Робкий Кибиров, или “Нотации”

“Нотации” — новая книга стихов Тимура Кибирова. Тоненькая. Прочитывается она за полчаса. Но даже эти полчаса чтения могут вызвать недоумение у читателя. Кажется, что примитивизм в ней доходит до бормотания, до междометий. Что отчасти верно и совпадает с авторской установкой: “. И Глаголом жжем сердца —/ я с прохладцей, ты с ленцой/ . Не глаголом даже, Юль,/ междометьями скорей. ”

Так что наиболее адекватной оценкой сборника тоже могло бы считаться междометие. Да и сам автор, как бы повторяя Блока, предупредил “концептуальное” прочтение:

Нет, ты только погляди, как они куражатся!
Лучше нам их обойти, эту молодежь,
Отынтерпретируют — мало не покажется!
Так деконструируют — костей не соберешь.

Модные поветрия и мне не всегда по душе, а стихи кибировские — понравились. Остается просто писать, не заботясь о концептуальности и не думая об опасности впасть в банальность.

Начнем с заглавия. В первую очередь оно указывает на жанр. “Нотации” в данном случае не только нравоучения, но и — скорее — “заметы”. Сборник в равной степени заставляет вспомнить и “максимы”, и дневниковые записи, хотя все-таки в большей степени это лирический дневник.

“Нотации” написаны “во время пребывания автора на острове Готланд под гостеприимной кровлей Балтийского центра писателей и переводчиков”.

Остров — важный и специфический “локус”, сразу же подразумевающий отрезанность, отстраненность, праздность, отсутствие суеты, отдых, вольный образ жизни и, как следствие этого, возможность незамутненным взором окинуть мироздание. Оказавшись в стороне чужой — автор со стороны смотрит на свою жизнь. Он использует случаем предоставленную паузу, чтобы понять: кто Я, зачем Я, что значит время, жизнь и какой в этом смысл. Маленький Страшный суд. Предварительное слушанье дела. Время собирать камни.

С этого все и начинается. “Инвентаризационный сонет” (бухгалтерская проверка личной жизни) открывает книгу:
Время итожить то, что прожил,
И перетряхивать то, что нажил.

Отдадим должное оригинальному прочтению Маяковского, который станет одним из героев “Нотаций”, и пойдем дальше. Дебет с кредитом соотносятся у Кибирова явно не в пользу накопления:
Я ничегошеньки не приумножил.
А кое-что растранжирил даже —

речь идет о дарах Божьих, о дарах жизни. Знаменитая евангельская притча о талантах получает у Кибирова неожиданно утрированное звучание: он не сумел распорядиться богатством — не только что в дело вложить, но даже сохранить. Но в отличие от евангельского работника, закопавшего свой талант в землю, Кибиров не говорит Хозяину: “Ты жнешь, где не сеял. ” Напротив, он смиренен и печален, оттого что нерадиво обошелся с дарованным ему:

Слишком ты много вручил мне, Боже,
Кое-что я уберег от кражи.
Молью почикано много все же.
Взыскано будет за все пропажи.

Кибиров вообще особый работник, деятельность его своеобразная и плоды ее специфические:
Я околачивал честно груши —
вот сухофрукты! Они не хуже,
чем плоды просвещенья те же.

Можно сказать, что плоды безделья (если без затей перевести выражение “околачивать груши”) — концентрированный итог деятельности (то есть поэтический труд, высушенный, сжатый до “нотаций”). Это и есть то, что поэт “нажил”, что благоприобретено, что не хуже опыта и школьных знаний. Даже лучше: “лучше хранятся они к тому же”. И финал — как последнее оправдание себя:

Пусть я халатен был и небрежен —
бережен все же и даже нежен.

Славные строчки. Растранжиривание жизненных даров оказывается все же бережливостью (правда, с некоторыми изъянами: халатностью и небрежностью). К этому добавляется еще одна трогательная черта — нежность. Иными словами, бережное и нежное отношение к миру, к жизни оправдывает “грушеоколачиванье” и экзистенциальную беспечность.

Сонет стоило прочесть внимательно. Во-первых, потому, что его можно расценивать как предисловие, вступление, завязку сюжета, тем и мотивов (“перетряхивание” собственнной жизни, грустное осознание скоро и бесцельно растраченных лет, апология поэтического труда и прочее), которые будут развиваться в дальнейшем и потянут за собой другие: конец века, смысл жизни, любовь, смерть и т.д. Во-вторых, в сонете даны черты новой кибировской поэтики, где нарочитая небрежность призвана закамуфлировать стесняющуюся значительность и серьезность; намеренный отказ от пафоса, “халатность” формы оказываются способом говорить о важном и “высоком”.

Начало, несмотря на раскованный, “домашний” тон, получилось все-таки серьезным. Хотя бы из-за строгой сонетной формы. Строгости Кибиров пугается (сказал — и испугался, заробел). И в следующем стихотворении сразу же постарался извиниться, спрятаться, в смущении уйти. Вроде как он тут и ни при чем, и говорит-то не сам, а лишь помогает звучать словам других: “. не сочинитель я, а исполнитель, / даже не лабух, а скромный любитель. ”

Кибиров отводит себе роль аккомпаниатора. Поют другие, а он насвистывает. Но это все от скромности. И чтобы цитаты и аллюзии не смущали.

Идем дальше. К декорации читатель уже готов — это шведский остров Готланд. Теперь он обретает видимые очертания, но остается декорацией, то есть рамой, обрамлением. Чужое, отстраненное, островное — оттеняющее личное, интимное, домашнее. Прекрасное далёко, из которого легче смотреть на родные пенаты. Короче говоря, ситуация Гоголя. И обращение к родным пенатам (вместе с Италией и вынесенным за скобки Гоголем) не замедляет появиться. “Письмо Саше с острова Готланд”. Эпиграф: “Пап, да я Россию люблю. но лучше бы она была как Италия. А. Т. Запоева”.

Название стихотворения вкупе с эпиграфом задают богатейший контекст. Во-первых, лишний раз заставляют вспомнить Николая Васильевича. Во-вторых (что связано с во-первых), подготавливают назидательный финал (“Вот ты хочешь, чтоб Россия / как Италия была — / я ж хочу, чтоб ты спесивой / русофобкой не росла”) — все-таки отец пишет дочери. В-третьих, отсылают читателя к названию книги “Нотации”. В-четвертых, намечают детскую тему (детство, детская литература, детское восприятие, речь ребенка или детский лепет и проч., вплоть до “будьте, как дети”). В-пятых, развивают мотивы, отчасти уже названные: остров (а потому и море), чужбина, одиночество или изоляция, письмо (эпистолярный жанр как таковой, само писание, сочинительство, творчество). И все это в разных сочетаниях звучит и переливается:
Поздня ноченька. Не спится.
Черновик в досаде рву.

Значит, и не пишется. Впрочем, важно не это, а сам факт упоминания черновика (примитивизм достигается с усилием). Написав эти строки, Кибиров, конечно же, не мог не засмущаться. И творческую ночь уравновесил графоманским (приговским) днем (“и, как Дмитрий Алексаныч, каждый день стишки пишу”). Кстати, черновик в книге тоже встретится, воплотившись в “Черновик ответа Ю. Ф. Гуголеву” (промежуточный финал книги):
Целый месяц, как синица,
тихо за морем живу.

Как хорошо! И море, и чужбина, и тишина, и уединение. И Пушкин, разумеется, как же без него!

Далее, оставляя в стороне россий-скую актуальность, ОРТ, НТВ, Чубайса и Бардюжу, отметим устойчивые признаки Готланда: сосны, лебеди, обнаженные утесы, которые затем вызовут тень Фрейда:
. Страшно глаза мне открыть —
куда ни посмотришь — стоит и торчит,
топорщится, высится. Или напротив —
то яма, то дырка, то пропасть!

По-моему, довольно убедительно нарисованный мир — глазами “венского шарлатана”. Фрейд у Кибирова, между прочим, почти близнец Ницше. Во всяком случае, идет с ним рука об руку. Но это так, к слову.

Возвращаясь к “Письму. ”, отметим и Снусмумрика как знак “Муми-троллей”, с которыми читатель еще столкнется, и дань “Балтике седой” (то есть Скандинавии). Пока же Снусмумрик противопоставляется Чайльд Гарольду, появившемуся вроде бы случайно, однако и вполне (тематически-ассоциативно) оправданно. А спустя несколько строф Кибиров признается, что читает “старый английский роман”. Читает со словарем. Это не столько честность, сколько все те же кибировские робость и стеснение.

Экспозиция завершена, и далее от стихотворения к стихотворению выстраивается повествование “Нотаций”. Сюжет сборника — лирическое развитие мысли, точнее даже — размышлений. Постоянная перекличка тем и мотивов создает нарративное единство, стихо-творения, не теряя самостоятельности, складываются в единый текст. Впрочем, автономность, замкнутость, самодостаточность отдельных стихов как раз и ослабляются. Увеличивается их зависимость от общего контекста. И от ближайшего соседства. Стихотворения как будто комментируют, дополняют друг друга, проясняют смысл. Например, под заглавием “Новости” Кибиров помещает следующее четверостишие:

Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать!!
Намибия с нами.
Опять.

Оно, конечно, и само по себе замечательно (чего стоит хотя бы нарастание восклицательных знаков, обрывающееся точкой, смена одной интонации — другой). Однако смысл этой лаконичной поэтической реакции на политическую актуальность становится еще более очевиден из следующего за “Новостями” стихотворения:

Разогнать бы все народы,
чтоб остались только люди,
пусть ублюдки и уроды,
но без этих словоблудий,

но без этих вот величий,
без бряцаний-восклицаний.
Может быть, вести приличней
мы себя немного станем?

Страшно пусть и одиноко,
пусть пустынно и постыло —
только бы без чувства локтя,
без дыхания в затылок.

Мысль (мысль-чувство) делает круг, петлю. Вначале (в “Новостях”) пародирует, передразнивает державную риторику. Затем в двух четверостишиях следующего стихотворения дается эмоциональная оценка: сперва общего характера, то есть обращенная ко всему миру (“разогнать бы все народы. ”), потом уже более приближенная к себе (а потому и появляется “Мы”). Наконец, заключительные четыре строки — это уже просто переживания одинокого Я, не слишком комфортно себя чувствующего в мире, боящегося энтузиазма толпы. Это уже новая тема: человек, ограждающий себя от тьмы и пошлости внешнего мира, — и переход к следующему стихотворению “Из Вальтера Скотта”:
Папиросный дым клубится.
За окном — без перемен.
Здравый смысл мой, бедный рыцарь,
не покинь меня во тьме.

Поток размышлений определяет развитие сюжета. Каждое стихотворение фиксирует наблюдение, впечатление, мысль. Стихотворения — как точки, “островки”, и от острова к острову перекидывается цепь ассоциаций. Тем самым достигается непрерывность движения, не линейного, а весьма прихотливого, с повторениями, возвращениями, перепевами уже сказанного. Читатель следит за сменой впечатлений, за игрой ассоциаций, созданием затейливого рисунка поэтической мысли. Но при этом он находится в замкнутом тематическом кругу.

Скажем, автор созерцает морской пейзаж. Как описать море? Бог его знает! Вертятся какие-то слова, звуки, рифмы (“Споря, и вторя, и с чем-то во взоре?/ Вскоре? Не вскоре. Какой еще Боря?!”). Перечень привычных штампов и банальностей, отрыжка поэтического опыта поколений. Поиск слова так и завершается ничем, то есть принципиальным отказом от изображения:

Жаль, описать нам его не дано.
Запрещено.

Однако, несмотря на столь категоричное высказывание, тема этим не исчерпывается и вновь возникает спустя некоторое время:
Море сверкает.
Чайки летают.
А я о метафорах рассуждаю.

Кибиров как будто объясняет, почему “запрещено” изображение моря. Метафоры или ложны и претенциозны:

помню писал Вознесенский А. А.,
что чайка, мол, плавки Бога.
Во как.
А я вот смотрю специально —
ничуть не похоже.

Равно как
и море не похоже на “свалку велосипедных
рулей”,

как нам впаривал Парщиков. —

или же хрестоматийно-пошлы — “море смеялось”.

Но и это еще не все. Обосновав запрет, Кибиров робко пытается его нарушить, отказавшись от поэтического описания, метафор и поэтической эксцентрики:

Можно, я все же скажу —
на закате
в море мерцающем тихо
застывшие лебеди.
Целая стая.
Я знаю,
пошло, конечно же! —
но ты представь только —
солнце садится,
плещется тихонько море,
и целая стая!!

Закат, море, лебеди. Красивая картинка. Как ее нарисовать, не испохабив банальностью, вычурностью. Просто сказать — море, закат и стая лебедей, заранее извинившись (“можно, я все же скажу”) и признав даже пошлость картинки (в слове). Но впечатление от этого не становится пошлым. Наоборот, только тогда, — приняв во внимание ироничную ухмылку и не возражая, — и можно пробиться к чистому восприятию.

Это только один, но далеко не единственный, из сквозных мотивов “Нотаций”. Читатель следит за ассоциативным переходом одного стихотворения в другое и, кроме того, видит, как, по ходу сюжета, накладываясь друг на друга, усложняясь, приобретая другое звучание, развиваются намеченные темы. В финале книги их причудливое переплетение вновь завязывается в единый узел, собирается в одном стихотворении, своеобразном эпилоге — “Ответе Ю. Ф. Гуголеву”:

. Темы заданы уже:
— половая жизнь мужчин
на последнем рубеже
— Божество иль абсолют,
как его подчас зовут
— в чем смысл жизни, т.е. как
исхитриться нам с тобой
прошмыгнуть сквозь этот мрак
к этой бездне голубой
— дружба, служба, то да се,
словом, остальное все.

Добавим к этому цитаты, аллюзии (кстати, открывшись Маяковским: “время итожить то, что прожил”, — книга Маяковским и завершается: “Жить! — и никаких гвоздей! — / вот наш лозунг! А светить / Маяковский-дуралей / пусть уж будет, так и быть”), использование хрестоматийных ритмов и образов, всей русской поэтической традиции, подспудное развитие скандинавской темы (Туве Янсон, Сельма Лагерлёф) и прочая и прочая. В результате — при внешней простоте, порой банальности языка и нарочитого примитивизма в построении стихотворений, внешней непритязательности и откровенного отказа от претензий — перед читателем воздвигается причудливое здание. Только при первом, беглом и невнимательном взгляде оно может показаться наспех и неряшливо срубленной избой. Но стоит пристальнее присмотреться, как станет заметен затейливый декор и тонкая резьба.

Кибировская определенность обманчива. Она только старается быть детски непосредственной, точнее — автор мечтает о наивности: “Только детские книжки читать! / Нет, буквально — не “Аду” с “Улиссом”, / а, к примеру, “Волшебную зиму в Муми-доле”. / А если б еще и писать. ” Автор, конечно, может изображать себя Снусмумриком, но показательно, что детские книжки рождаются из Мандельштама, да еще в окружении Джойса и Набокова. Знаменательна и последняя строка — сладкий мечтательный вздох о наивности в творчестве, преодолевшей сложность, а также “интеллектуальность”, “постмодернизм” и “деструктивизм”, ницшеанство и фрейдизм, иронию и скепсис, пошлость уголовную и официозную, о которых так или иначе говорится в “Нотациях”.

В том-то и парадокс, что невозможен простой и наивный взгляд на вроде бы просто и наивно написанную книжку Кибирова. Именно вроде бы. Кибиров псевдодоступен. Это не опрощение, не руссоизм, не стилизация сказок и рассказов для детей графа Л. Н. Толстого, от которого Кибиров столь же далек, как Филиппок от Снусмумрика. Кибиров не перечеркивает культурной традиции, но пытается освободиться от штампов и общих мест, не только переставших быть откровениями, но из опор превратившихся в шоры. Культура этого рода не проясняет, а затемняет взгляд на мир, огрубляет слух, то есть становится сродни невежеству. Душевная грубость, глухота позволяют жить в безмятежной, но опасной иллюзии. А вот чуткое ухо и “нежная” душа явственно различают “метафизический ужас”, нарастающий в мире:
Плохо. Все очень плохо.
А в общем-то даже хуже.
Но вы ведь не чуете, лохи,
метафизический ужас.

Страх экзистенциальный,
холод трансцендентальный —
все вам по барабану,
все вам, козлам, нормально.

Я же такой вот нежный,
такой вот я безутешный —
прямо вибрирую, глядя,
как разверзаются бездны.

Правда, стихотворение называется “Ворона и козлы”, поэтому пророческие откровения отчасти звучат как воронье карканье. Категоричности, как уже отмечалось, Кибиров избегает.

Если угодно, это и есть ведущая черта его поэтики — декларированная застенчивость, нежность, чуткость и ранимость, почти страх перед словом, в котором столько опасностей, которое побывало в стольких устах, обросло столькими смыслами. Лучше — почти не говорить. “Почти”, поскольку молчание и мычание, шепот и робкое дыханье тоже культурой освоены. Остается узенькая тропинка, по которой, жалуясь на лень и бесцельно прожитые годы, тихо и осторожно, пугаясь, стесняясь и зажмуривая глаза, — но при этом с удивительной ловкостью — идет Кибиров.

Тимур Кибиров. Нотации. Книга новых стихотворений. СПб.: Пушкинский фонд, 1999.

© 2001 Журнальный зал в РЖ, «Русский журнал» | Адрес для писем: zhz@russ.ru
По всем вопросам обращаться к Татьяне Тихоновой и Сергею Костырко | О проекте

• 28.12.2009. Фридрих Горенштейн. Шампанское с желчью. Рассказ
• 27.12.2009. Хиппи-дриппи и бардак. Публикация.
• 26.12.2009. Толстой, Флейшман, Пастернак и Обама. Публикация
• 25.12.2009. Тимур Кибиров
• 24.12.2009. А не хотели бы на Колыму, ребята? Публикация
• 23.12.2009. И. Лиснянская об А. Тарковском. Публикация
• 22.12.2009. О преодолении смерти научным знанием
• 21.12.2009. Чудо природы с четырьмя конечностями. Публикация
• 20.12.2009. L etat c est moi. Публикация
• 19.12.2009. Раскрыта тайна маршала. Публикация
• 18.12.2009. Лучше поздно, чем никогда. Публикация
• 17.12.2009. Простите нас, дилетанты. Публикация
• 16.12.2009. Хочу вибрацию эгрегора! Публикация
• 14.12.2009. Кофе с пивом. Публикация
• 13.12.2009. Не только нефть. Публикация
• 12.12.2009. Форум Уроки Второй мировой войны и Холокоста
• 11.12.2009. Заслуженная песня
• 10.12.2009. Непостоянный Тарас. Публикация
• 06.12.2009. Признания карлика. Публикация
• 05.12.2009. Скажи мне, кто твой друг. Публикации.
• 03.12.2009. Торговля двигатеь прогресса. Публикация
• 02.12.2009. Виктор Топоров Девять кругов. После Бродского
• 01.12.2009. Пересадите мне мозги. Публикация.

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2019 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+

источник