Любовь как чингачгук всегда точна анализ

Шагнуть в окно, свалиться со стола,

Открыть сервант и своровать лекарство,

И понимать, что даже пастила

В сто раз важней любого государства.

Любовь и смерть пока еще одно,

Конец еще не потерял начало,

И умереть не страшно — все равно,

Что с головой залезть под одеяло.

Черная голая ветка в оконном стекле.

Детский рисунок в альбомчике для рисованья.

Рощица. Черные листья на черной земле.

Ноющий ветер. Пустая тропинка. Шуршанье.

Души, как листья — на память приходит Аид.

Осень в Пицунде — на память приходит беседка.

Падают звезды, но в пыльном окошке дрожит

Центр Москвы, и все та же безлистая ветка.

Мальчик c собакой, качели, какой-то старик,

Девочка в свитере в сумраке зеленоватом,

Тающий шепот, внезапно сорвавшийся в крик,

Ванная с ржавой трубой и трехцветным халатом;

Хмурый вокзал, почему-то пустое купе,

Жуткий сквозняк, неестественно острый и резкий,

Чье-то кольцо, проблеснувшее в мокрой толпе,

Синий кораблик на серой, как дождь, занавеске.

Сон наяву, только явь как бы тоже во сне:

Полуразрушенный домик на Старом Арбате,

Низкое небо, безлистая ветка в окне,

Сумерки. Зеркало. Девочка в ярком халате.

Сегодня на улице пасмурно и упруго.

Ветер воет, как скрипки в концертах Шнитке.

Наклоняясь друг к другу, дома ненавидят друг друга,

Сыпет мелкий снежок, как в стеклянности той пирамидки

Из Гон-Конга — богатство волшебного детства —

Впрочем, там он, конечно, был добрый, уютный и чинный,

А сегодня — колючий и резкий — смешное наследство

Мне досталось от мальчика-Луковки и Буратино.

Только вдруг оказалось, что в этой секущей завесе

Есть заветная щель, сквозь которую можно обратно

В тот удавшийся мир, в этот поезд с пейзажика Гессе,

Где все так же безоблачно, нежно, легко и понятно.

Но как только открылось, что это и вправду возможно,

В тот же миг это стало беспомощно и безответно —

Пробираться вперед — иногда до отчаянья сложно,

Но стремиться назад — это, кажется, вовсе запретно.

Утешитель-огонь, так нестрашно пылавший когда-то,

Так свободно и просто сжигавший пустые тревоги,

Замерцал, как церковная свечечка в ╚таинстве брата╩,
Вспыхнул в самом конце сокровенной дороги.

А ведь только Ему и открыты надежды и сроки,

Облетающий лес и над полем плывущие птицы,

Только Он и способен спасти, превратив одиноких

В нераздельных, а значит заставить пробиться

Счастье, построить такое пространство,

Где бы наши слова в замечательно-слаженном жесте

Стали больше, чем нашими — огненный праздник шаманства,

Превращающий тайное в явное страстного ╚вместе╩.

Дело даже не в том, что в пощечинах хлесткого ветра

Больше веры и прочности, больше покоя и смысла,

Чем в учебнике Эккерсли, в обществе Фриды и Педро

Под тактичным присмотром любезного мистера Пристли,

Просто вдруг для меня это облако вьюжного сора,

Грязноватой крупы, бесновато кружащей над нами,

Стало призрачно-ясным подобьем того омофора,

Что блаженный Андрей на молитве увидел во храме;

Просто вдруг этот вой, эти свисты, гуденья и стоны

Стали странно созвучны безмолвью застывшей поляны,

На которой святой в глубине сотворенной иконы

Обнимает весь мир и целует ужасные раны.

Так что хныкать — грешно, тосковать и печалиться — стыдно,

Колкой вьюгой земля до последнего будет богата;

Дева держит покров — и под сжатыми веками видно:

Тихо падает снег, но совсем не такой, как когда-то.

В стеклянном воздухе торчит железный прутик;

Асфальт, как солнце, светится, дрожа.

Минута прилепляется к минуте,

Выстукивая светло-серый лес

С травой и перевернутой листвою,

Тропинкой, пустотой и дождевою

Сквозящей кляксой пасмурных небес.

И в этот лес, как будто в никуда,

Уходит неподвижный человечек

В плаще и с целлофановым пакетом,

Бесцветным и блестящим, как вода.

Его спина по цвету, как асфальт,

И как бы безотчетно совмещает

Прозрачный лес, который все прощает,

И этот острый воздух из стекла.

И нужно все расставить по местам,

Уменьшившись до двух сплетенных свечек,

Чтоб выяснить, что милость только там,

Куда уходит фоточеловечек.

Не нужно отвечать, не выслушав вопроса .

Не нужно ╚рваться в бой╩ — игра не стоит свеч!

Подправим частокол, подсыпем курам проса,

Нальем водички псу, достанем папиросы,

Покурим, помолчим и ляжем спать на печь.

К утру начнется дождь; за окнами запляшет

Блестящая листва, и в нас очнется миф:

Как ивы над рекой, стоят надежды наши,

Плакучие крыла печально преклонив.

Река, что значит жизнь (согласно мудрым мифам)

Теряется вдали, желтея на бегу;

А детские мечты, помеченные грифом

╚Изнанка памяти╩, грустят на берегу.

Но в каждый миг река, несущаяся мимо,

Вбирает их в себя, и, значит навсегда

Запоминает то, чем неисповедимо

До устья с этих пор отравлена вода.

Ты навсегда лесник с косматой бородою

С двустволкой за спиной и финкой в сапоге,

Под уханье совы и крики козодоя

В зеленых сумерках бредущий по тайге.

Ты вечный экскурсант, живущий словно в сказке,

В которой все не так: другие облака,

Другие запахи, и шорохи, и краски,

Другие площади и самая река

Другая; в ней дрожат, зеркалясь вверх ногами

И в карей глубине ломаясь пополам,

Другие радости с печальными глазами,

За здорово живешь подаренные нам.

Облако, прошитое пунктиром;

Тишина, влетевшая в квартиру

С непонятной вестью на хвосте.

На шкафу слоновий желтый бивень;

Шелестящий гоголевский ливень

И звенящий пушкинский снежок.

На столе двенадцать сшитых писем;

Вдалеке шершавый южный свет,

Лунный блик на черном кипарисе,

Виноградный белый парапет;

За горами в тучах комаров

Деревенский домик за забором

Длинношеих солнечных шаров;

Рядом в бесконечно чутком мире

Суетится остренький Порфирий,

Свидригайлов к Дуне пристает,

А Ставрогин к Тихону идет,

По дороге превратясь в площадку

Где старик в вонючей плащ-палатке,

Замерев, глядит на поплавки.

Клюнуло! Рыбак привстал, метнулся

И с разбегу к удочке прилип;

В тот же миг внучок его нагнулся

И сорвал отличный белый гриб.

Свидригайлов вовсе не для смеха

Заряжает скользкий револьвер.

╚Барин, мол, в Америку уехал╩ .

╚Аз╩, ╚Добро╩, но всех главнее ╚Хер╩.

Бабочка с хрустальным перезвоном

Чокается с лампочкой и пьет

Сумерки, как дачник чай с лимоном,

На чердак в соседи к пыльной швабре .

В дальней чаще полыхает скит.

Над столом на медном канделябре

Облако, прошитое пунктиром.

Поплавок, кувшинка, стрекоза.

Тишина, влетевшая в квартиру.

Любовь, как Чингачгук, всегда точна

И несложна, как музыка в рекламе;

Как трель будильника в прозрачных дебрях сна,

Она по-птичьи кружится над нами.

Есть много слов, одно из них ╚душа╩,

Крылатая, что бесконечно кстати .

Шуршит песок; старушки неспеша

Вдоль берега гуляют на закате,

Как школьницы, попарно . Мягкий свет,

Попискивая, тает и лучится;

Морская гладь, как тысячи монет,

Искрится, серебрится, золотится .

Рекламный ролик — это как мечта

О взрослости: табачный сумрак бара,

Луи Армстронг, труба, тромбон, гитара;

Прохладной улицы ночная пустота,

В которой чуть тревожно и легко

Дышать и двигаться, опережая горе,

Как противоположный берег моря;

Как то, чего на самом деле нет,

Но как бы есть — что в неком смысле даже

Чудеснее . Часы поют рассвет;

Индеец целится и, значит, не промажет.

Человек подходит к микрофону.

Женщина летает над газоном,

Полулежа в красном гамаке.

Летний день. Залитый солнцем джип.

Смуглый фермер, с детства умудренный

Тайным знаньем бабочек и рыб.

В кресле у окна сидит старик.

В зеркале сидит его двойник.

Девочка играет с обезьяной.

Негр в очках копается в саду.

Вьется белоснежный какаду.

Если радость — это чувство света,

Выстрели из фотопистолета

И оттуда с серебристым звоном

На поляну рядом с микрофоном

Даже эти шаги, даже эти следы на паласе,

Даже этот пейзаж с набегающим березняком,

Все, что было и будет, стояло тогда на террасе

В треугольниках солнца, трепещущих под потолком.

Человек в канотье с чемоданом в пустынном отеле,

Оглянувшийся на неожиданный окрик портье,

Потому что портье примерещилась кровь на постели

И лежащий ничком этот самый субъект в канотье.

Или дама в машине, закуривающая сигарету,

Наклонившись к тому, кто, умолкнув, сидит за рулем;

Чуть подавшись назад и направо, навстречу ответу;

Сигаретный дымок, как крыло, у него за плечом.

Но потом все уходит, лишь кружатся белые мухи,

И старик, помолясь, раскрывает святые уста,

Чтобы с кроткой улыбкой поведать землянам о Духе,

От которого радость, сияние и теплота.

В этих нежных волнах золотистого и голубого

Ни террас, ни машин, ни раскуриваемых сигарет;

Дверь сама открывается настежь в клубящийся свет .

Страшно: падая в небо, не вспомнить заветное слово.

Наткнуться в сумерках на солнечную нить,

Похожую на луч, пробившийся сквозь время,

Где радужная взвесь в полупрозрачной теми

Порхает тихая, не в силах не светить.

Увидеть, как во сне, что явь и значит свет.

Беззвучный, сказочный, внезапный и нечастый;

Экклезиаст сказал: ╚Все суета сует╩,

Нам нечего сказать Экклезиасту.

И не о чем просить, пока не давит даль

И ужасы не встали на дороге,

И колесо плашмя не рухнуло под ноги,

И не разбит кувшин, и не зацвел миндаль;

И темь не обернулась темнотой,

И на конце луча, как бы в волшебной точке,

Сверкает серебро серебряной цепочки

Пока кузнечик не отяжелел,

И у коня не лопнула подпруга,

И глубина воздушна и упруга,

И высота мерцает, как свеча .

Пока ты сам на острие луча,

Как сеть дождя внутри лесного круга.

В солнечном лесу, в разноцветной капле,

Под дождем, бормочущим ╚крибле-крабле╩,

В зелени оранжевой на просвет.

На краю сиреневой пустоты

Человек, как черточка на бумаге.

Летчик, испугавшийся высоты,

Воздух скручивается в петлю

По дуге от чужого к родному.

Человек произносит : ╚Люблю!╩

И наощупь выходит из дому.

Ночь, как время, течет взаперти.

День, как ангел, стоит на пороге.

Человек не собьется с пути,

Потому что не знает дороги.

Остался лес, остался дом, остался сад,

Осталось шествие по выцветшему склону .

Улитка держит путь на звездопад

В луче от фар, скользящем по газону.

Осталась женщина в кафе, в слезах дождя,

В ресницах елок, в зеркале, у моря .

Попасть из лука в шляпку от гвоздя

Равнялось избавлению от горя.

Дракон, разинув огненную пасть,

Носился в небесах, как угорелый;

И было слишком просто не попасть,

Но гвоздь как будто сам магнитил стрелы.

Надев пальто, старик выходит в сад,

Припоминая смех, походку, шею .

Он сам мишень и лучник, и закат,

Горящий, как солома от Матфея.

Жизнь моя в столбе бесплотной пыли,

В облаке, расплывшемся от слез,

В зеркале, которое разбили,

А оно очнулось и срослось.

В комнате, как в солнечном осколке

Пляшут пряди солнечных волос;

Рыбаки спускаются по склону

По траве, блестящей от росы;

Даже в зимней обморочной давке,

В стеклах между варежек и шуб

Тонкие секунды, как булавки,

Но не зря в серебряном конверте

Нас бесстрашно держат на весу —

Как от ветра, спрятавшись от смерти,

Одуванчик светится в лесу.

В толпе веселых палочек, в плену

Зеркальных сквозняков балетной школы,

В прозрачности от потолка до пола,

Придвинувшейся к самому окну.

На улице, в кольце цветного слуха,

В лесу, где память бьется на весу,

Вибрируя, как золотая муха,

Над яблоком в купе, когда часы

Стоят, прижавшись стрелками к рассвету, —

Две полосы серебряного цвета

Над черным краем лесополосы.

Разбившись насмерть в пелене тумана,

Мы гладим хвою в глубине пробела,

Где голоса летают над поляной,

Проделав дырку в зеркале Гизела;

Вдоль сосняка, сквозь сумеречный дым,

По кромке дня пробравшись без страховки,

Мы наяву стоим у остановки

На воздухе, оставшемся пустым.

В трухлявой Аркадии, в царстве прогрызенных пней,

В компании гусениц и сизокрылых громадин

Жуков, в лабиринте сосновых корней,

На шишках, присыпанных хвоей, нагревшейся за день,

Под стрекот кузнечиков, возле дороги, почти

У остановки, но с той стороны, у забора,

Ведущего к пляжу, мы ждали автобус, который

Приходит из города в пятницу после шести.

И он приходил, и, нагнувшись, я видел в просвете

Над черным асфальтом и пыльной дорожкой за ним

Ботинки, сандалии, кеды приехавших этим

Вечерним автобусом солнечно полупустым.

Потом громыхало, стрижи рисовали грозу,

Но нас не давали в обиду бессмертные боги.

Мы были живыми на этой зеркальной дороге ,

Бегущей вдоль сосен над речкой, блестящей внизу.

Сквозь ватное время, сквозь воздух, мелькая,

Как бабочка в елках над тенью от стула,

В затянутых наледью стеклах трамвая,

В густых спотыканьях невнятного гула .

Внутри треугольников и полукружий,

Сквозь блики на поручнях, в точке покоя

Нам было предсказано что-то такое,

Что все остальное осталось снаружи.

Осталось спокойно держать на весу

Снопы и царапины света на грани

Пустой пустоты, в черно-белом лесу,

Среди отражений цветов на поляне.

Осталось стоять, как живой человек,

В трамвае, гремящем то громче, то тише

Сквозь ватное время, танцующий снег

И голос, которого тут не услышишь.

Слова стоят, как стулья на песке.

В просветах между ними видно море,

И тишина висит на волоске

На волосок от гибели, в зазоре

Зари, в пробеле воздуха, в пустом

Приделе на потрескавшемся фото,

На небе, перечеркнутом крестом

Пушистыми следами самолета

И наведенной радуги; прилив

Шуршит волной, серебряной с изнанки,

И мальчик в туго стянутой ушанке

Сквозь снегопад у дома на Таганке,

Не отрываясь, смотрит в объектив,

Как в форточку в пространство пустоты,

Где прыгают бессолнечные спицы,

Как в зеркало, где — против всех традиций

Магического знанья — если ты

Не призрак, — ни пропасть, ни отразиться.

Агент, убитый в телефонной будке,

Встает с колен в гостинице во Львове.

Луна в окне желтеет в промежутке

Между стеклом и пойманным на слове

Пространством, обещавшим всем, кто в нем

Смотрел с холма на медленную воду

Сквозь зелень сада — там теперь у входа

Дежурит ангел с пламенным мечом

Вращающимся; пламя, ударяясь

О пустоту (сосну давно сожгли),

Рассыпавшись на искры, рикошетом

Уходит на террасу, притворяясь

Лучом, застрявшим в зеркале, букетом

Иван-да-Марьи в солнечной пыли .

Мир просто был. В троллейбусной оправе,

Как в комнате, казавшейся огромной,

Струился свет ни ясный и ни темный.

По проводам и вытянутым склонам,

Сжимаясь в запотевшей полуяви,

Пульсировал продолговатый воздух,

Как ватный гул, плывущий по салонам

Вдоль стекол в ледяных цветах и звездах

Над прячущимися в махровых гнездах.

Неправда в обобщениях. Язык,

Как волк, не поддается дрессировке.

Я вижу папу в бежевом пальто.

Все умерли. За площадью на хмуром

Торце высотки — тени птиц. Никто

Не умер. ╚К водным процедурам╩

Нас приглашает радио; зато

И день с утра похож на решето

Сквозь белый снег под рыжим абажуром.

Лес порхает, кружится — на синь и сень

Рассечен вдоль просек по вертикали

Световыми ширмами; косуля в тень

Отступает солнечными прыжками.

Это как прозрачная дверь — пока

Музыка звучит и даль притерта

К зелени и ряби березняка,

Это место встречи живых и мертвых.

╚Мы вас вправду любим╩,- земле, золе

Шепчут изменившие, боясь проснуться

(Лампа отражается в ночном стекле),

Встретиться и все-таки разминуться.

В луче под фонарною плошкой,

Блестят, как железные ножки

Это просто слова, немота перевернутых слов,

Неподвижное зеркало озера в мятом овраге

Негустой темноты, в окруженье чернильных стволов,

Тут — расплывшихся в кляксы, там — вырезанных из бумаги.

За кинотеатром ╚Зарядье╩, на пасмурно-белом холме,

С наступлением сумерек в комнатах с видом на горе,

Мы тонули, темнея, в просторной, как небо, зиме

Между светом и снегом на брейгелевском косогоре.

От предчувствия встречи слова начинают летать,

Как жонглерские мячики, мир превращается в птицу

Между снегом и светом, где, чтобы родиться опять,

Недостаточно права, достаточно просто родиться.

источник

Детство. Дмитрий Веденяпин

Шагнуть в окно, свалиться со стола,
Открыть сервант и своровать лекарство,
И понимать, что даже пастила
В сто раз важней любого государства.
Любовь и смерть пока еще одно,
Конец еще не потерял начало,
И умереть не страшно — все равно,
Что с головой залезть под одеяло.
1982
И еще Дмитрий Веденяпин.

Любовь, как Чингачгук, всегда точна
И несложна, как музыка в рекламе;
Как трель будильника в прозрачных дебрях сна,
Она по-птичьи кружится над нами.
Есть много слов, одно из них «душа»,
Крылатая, что бесконечно кстати .
Шуршит песок; старушки неспеша
Вдоль берега гуляют на закате,
Как школьницы, попарно . Мягкий свет,
Попискивая, тает и лучится;
Морская гладь, как тысячи монет,
Искрится, серебрится, золотится .
Рекламный ролик — это как мечта
О взрослости: табачный сумрак бара,
Луи Армстронг, труба, тромбон, гитара;
Прохладной улицы ночная пустота,
В которой чуть тревожно и легко
Дышать и двигаться, опережая горе,
И, главное, все это далеко,
Как противоположный берег моря;
Как то, чего на самом деле нет,
Но как бы есть — что в неком смысле даже
Чудеснее . Часы поют рассвет;
Индеец целится и, значит, не промажет.
1986

Все стихи Дмитрия Веденяпина вгоняют меня в ступор. Вроде стихи обычные, нет в них ничего особенного ни в плане языка, ни в плане звука. Но все-таки что-то необъяснимое в них есть, какая-то детскость и непосредственность восприятия.

Вот,к примеру, стихотворение «Любовь, как Чингачгук, всегда точна…» .Тема этого стихотворения стара как мир-это любовь. Нет ни одного поэта, который бы не писал о любви. И у всех поэтов любовь совершенно разная. Веденяпин уподобляет любовь Чингачгуку, внося в лирическое произведение юмористическую нотку. Казалось бы, совершенно неуместное сравнение, но ведь сколько людей- столько и мнений. Пусть любовь будет Чингачгуком, а значит будет такой же благородной, мудрой, храброй и меткой. О такой любви можно только мечтать.

Любовь, как Чингачгук, всегда точна

И несложна, как музыка в рекламе…

Сравнение любви с рекламной музыкой помогает осознать простую истину : от любви никто не застрахован. Она может появиться в любой момент, и чаще всего тогда, когда ее никто не ждет.

Еще одно удивительно-необычное сравнение с трелью будильника подтверждает эффект неожиданности и неизбежности.

Есть много слов, одно из них «душа»,

Крылатая, что бесконечно кстати.

Упоминание о душе помогает глубже понять лирического героя Д. Веденяпина. Это человек очень эмоциональный и впечатлительный, иногда по-детски наивный.

Автор вводит в стихотворение образ моря неслучайно: романтический образ близок лирическому герою. Сначала мы слышим шуршание песка под ногами гуляющих старушек. Любовь всем возрастам покорна…

Шуршит песок; старушки не спеша

Вдоль берега гуляют на закате…

Затем мы видим «морскую гладь» искрящуюся, серебристо-золотую, дорогую и такую недоступную :

Морская гладь, как тысячи монет,

Искрится, серебрится, золотится.

И ,представляя море, мы представляем лето, солнце, отдых, мечту.

Как противоположный берег моря…

В этот момент в стихотворении появляется противоречие : казалось бы, вот она «морская гладь»-мечта,только руку протяни, но на самом деле это только мираж, это сон, светлый и добрый ,но все-таки только сон…

Автор помогает осознать, что жизнь – это не рекламный ролик, она гораздо сложнее. Нельзя жить одной мечтой, нужно реально смотреть на мир. Нельзя жить без любви, ведь жизнь это любовь ко всему живому, ко всему прекрасному и доброму, к самому себе, наконец. Так было, и так будет.

источник

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Жизнь моя в столбе бесплотной пыли,
В облаке, расплывшемся от слез,
В зеркале, которое разбили,
А оно очнулось и срослось.

В комнате, как в солнечном осколке
Озера, сверкающего сквозь
Листья и ослепшие иголки,
Пляшут пряди солнечных волос;

Рыбаки спускаются по склону
По траве, блестящей от росы;
Папа говорит по телефону,
Обреченно глядя на часы.

Даже в зимней обморочной давке,
В стеклах между варежек и шуб
Тонкие секунды, как булавки,
Падают, не разжимая губ;

Но не зря в серебряном конверте
Нас бесстрашно держат на весу —
Как от ветра, спрятавшись от смерти,
Одуванчик светится в лесу.

Серебряная солома
Бьется в окно.
Бледная, как полотно,
Комната глохнет от грома.

Человек подходит к микрофону.
Утро отражается в реке.
Женщина летает над газоном,
Полулежа в красном гамаке.

Сонная Австралия. Зеленый
Летний день. Залитый солнцем джип.
Смуглый фермер, с детства умудренный
Тайным знаньем бабочек и рыб.

Не спеша потягивая виски,
В кресле у окна сидит старик.
Не спеша потягивая виски,
В зеркале сидит его двойник.

Девочка играет с обезьяной.
Негр в очках копается в саду.
Над зеленогрудою поляной
Вьется белоснежный какаду.

Если радость – это чувство света,
Выстрели из фотопистолета
В это небо, полное тепла,
И оттуда с серебристым звоном
На поляну рядом с микрофоном
Упадет Кащеева игла.

В стеклянном воздухе торчит железный прутик;
Асфальт, как солнце, светится, дрожа.
На высоте седьмого этажа
Минута прилепляется к минуте,

Выстукивая светло-серый лес
С травой и перевернутой листвою,
Тропинкой, пустотой и дождевою
Сквозящей кляксой пасмурных небес.

И в этот лес, как будто в никуда,
Уходит неподвижный человечек
В плаще и с целлофановым пакетом,
Бесцветным и блестящим, как вода.

Его спина по цвету, как асфальт,
И как бы безотчетно совмещает
Прозрачный лес, который все прощает,
И этот острый воздух из стекла.

И нужно все расставить по местам,
Уменьшившись до двух сплетенных свечек,
Чтоб выяснить, что милость только там,
Куда уходит фоточеловечек.

В толпе веселых палочек, в плену
Зеркальных сквозняков балетной школы,
В прозрачности от потолка до пола,
Придвинувшейся к самому окну.

На улице, в кольце цветного слуха,
В лесу, где память бьется на весу,
Вибрируя, как золотая муха,
Похожая на добрую осу

Над яблоком в купе, когда часы
Стоят, прижавшись стрелками к рассвету, —
Две полосы серебряного цвета
Над черным краем лесополосы.

Разбившись насмерть в пелене тумана,
Мы гладим хвою в глубине пробела,
Где голоса летают над поляной,
Проделав дырку в зеркале Гизела;

Вдоль сосняка, сквозь сумеречный дым,
По кромке дня пробравшись без страховки,
Мы наяву стоим у остановки
На воздухе, оставшемся пустым.

Там хорошо, где нас нет:
В солнечном лесу, в разноцветной капле,
Под дождем, бормочущим «крибле-крабле»,
В зелени оранжевой на просвет.

На трубе сидели не две, а три.
Слава «И», отважившейся остаться.
Здесь надежда, вера и правда братства
Облаков, дрейфующих в Снегири.

За столом сидели не два, а три.
И всегда невольно, почти некстати
Память? душа? – непонятно, но что-то внутри
Вдруг становилось прозрачнее, легче, крылатей.

Что-то как будто сдвигалось, всплывало со дна
И возникало, зеркалясь, как сумерки в скрипе
Сосен за окнами, смутно похожее на
Оттиск бессмертья на выцветшем дагерротипе.

Там хорошо, где нас нет:
В солнечном лесу, в разноцветной капле,
Под дождем, бормочущим «крибле-крабле»,
В зелени оранжевой на просвет.

На краю сиреневой пустоты
Человек, как черточка на бумаге.
Летчик, испугавшийся высоты,
Открывает глаза в овраге.

Воздух скручивается в петлю
По дуге от чужого к родному.
Человек произносит: «Люблю!»
И на ощупь выходит из дому.

Ночь, как время, течет взаперти.
День, как ангел, стоит на пороге.
Человек не собьется с пути,
Потому что не знает дороги.

Он просиял и подошел к окну,
Дрожавшему от грохота трамвая,
Вплетенного в живую тишину,
Звенящую сквозь снег, как неживая.
И вглядываясь в этот снег и свет,
Упавший навзничь в неприютном сквере
На комья грязи и клочки газет,
На праведных и грешных в равной мере
Прохожих без особенных примет,
Он рассудил не рассуждать о вере,
А просто верить в то, что смерти нет,
А милость есть – как в жизни есть потери,
Хранящие от сотни горших бед,
С рождения дежурящих у двери.

Облако, прошитое пунктиром;
Черные отрезки в пустоте.
Тишина, влетевшая в квартиру
С непонятной вестью на хвосте.

На шкафу слоновий желтый бивень;
За окном висят наискосок
Шелестящий гоголевский ливень
И звенящий пушкинский снежок.

На столе двенадцать сшитых писем;
Вдалеке шершавый южный свет,
Лунный блик на черном кипарисе,
Виноградный белый парапет;

Звездопад, сиреневые горы,
За горами в тучах комаров
Деревенский домик за забором
Длинношеих солнечных шаров;

Рядом в бесконечно чутком мире
Суетится остренький Порфирий,
Свидригайлов к Дуне пристает,
А Ставрогин к Тихону идет,

По дороге превратясь в площадку
В камышах на берегу реки,
Где старик в вонючей плащ-палатке,
Замерев, глядит на поплавки.

Клюнуло! Рыбак привстал, метнулся
И с разбегу к удочке прилип;
В тот же миг внучок его нагнулся
И сорвал отличный белый гриб.

Свидригайлов вовсе не для смеха
Заряжает скользкий револьвер —
Барин, мол, в Америку уехал…
«Аз», «Добро», но всех главнее «Хер».

Бабочка с хрустальным перезвоном
Чокается с лампочкой и пьет
Сумерки, как дачник чай с лимоном,
А Ставрогин все-таки идет

На чердак в соседи к пыльной швабре…
В дальней чаще полыхает скит.
Над столом на медном канделябре
Кроткая карамора сидит.

Облако, прошитое пунктиром.
Поплавок, кувшинка, стрекоза.
Тишина, влетевшая в квартиру.
Широко раскрытые глаза.

источник

Подать заявку

Для учеников 1-11 классов и дошкольников

Любовь! Что может быть прекраснее? Она, как солнце освещает сердца людей, переносит их в далекую страну, где горя нет, и жизнь прекрасна. Именно это светлое чувство является центральной темой стихотворения Дмитрия Веденяпина «Любовь, как Чингачгук, всегда точна».

Кто-то из классиков сказа: «Стихи удаются, если в душе ясность». Только с ясной, чистой душой можно писать произведения о любви.

Написанное в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, когда автору было двадцать семь лет, это лирическое стихотворение вызывает во мне ощущение происходящего сегодня. Читая, вдумываясь, я попадаю в мир поэта, который хочет рассказать о том, что влюблённый человек ощущает любовь по-своему. По крайней мере, его лирический герой необычен.

Интересно, что традиционная тема, вечная тема любви раскрывается

Д. Веденяпиным (знаменитая в истории России фамилия!) на фоне примет времени. Эпоха перестройки характеризуется налаживанием отношений с Западом («Луи Армстронг», «рекламный ролик»).

Поэт переносит читателей на побережье, в маленький курортный городок. Лирический герой, молодой человек, прогуливается вечером по городу. Навстречу ему «…старушки не спеша // Вдоль берега гуляют на закате». Он восхищается всем: и морской гладью, и «табачным сумраком бара». Все беды ему кажутся далёкими, как «противоположный берег моря», потому что он влюблён. И сразу у меня возникает чувство умиротворённости, спокойствия – всё происходит так, как должно происходить. Но в конце четвёртой строфы звучит слово «пустота», появляется настороженность, которая в пятой строфе переходит в тревожность. Мне кажется, что герой пытается понять, будет ли счастливым это чувство, предполагает, что возможно горе, решает «дышать и двигаться», опережая его, тем самым оберегая любовь. Это кульминационный момент небольшого по объему стихотворения. Оно состоит из шести строф – катренов. В первом четверостишье мы знакомимся с вещественным, предметным миром: видим его спящим, слышим «трель будильник», затем нам представляется традиционный романтический пейзаж – море на закате, в четвёртой строфе вместе с героем на набережной попадаем в «сумрак бара», где слышим звуки джаза. Джаз интересен слушателям, прежде всего, импровизацией, в этом его необычность. Мне кажется, что стихотворение Д.Веденяпина – своеобразная импровизация на тему любви. Музыка в джазовых композициях часто меняет свой ритм: от медленной завораживающей мелодии – до взрыва невероятных каких-то вихревых звуков. Поэт будто бы следует такому же ритму.

Поэт использует новаторские художественные приемы для воплощения традиционной темы. Сравнение любви с Чингачгуком навеяло мысль о стреляющем ангеле любви – Амуре. Сразу же возникает ассоциация с современной песней «Попаду я стрелой в Амура». Но ближе всего мне благородный, меткий отважный герой Фенимора Купера Чингачгук Большой Змей . Возможно, автор хочет отойти от традиционной схемы изображения внезапного прихода любви, подчеркнуть необычность своих ощущений,их уникальность. Мировосприятие автора, его чувства ярко выражают сравнительные обороты, помогающие сделать картину происходящего живой, динамичной. Автор пишет: «Любовь… несложна, как музыка в рекламе». Неожиданное сравнение! Старушки гуляют, «как школьницы, попарно» — снова ощущение необычности. Читаю:

Морская гладь, как тысячи монет,
Искрится, серебрится, золотится.

Сразу представляется рисунок М.Ю. Лермонтова, где парус изображен плывущим по мелким, частым «барашкам» волн. И далее:

Рекламный ролик – это как мечта

Да, молодых людей привлекает то, что было непозволительным в детстве. Вспоминая стихи А.С. Пушкина, где возникает «чудное мгновенье», образ любимой – «гений чистой красоты», ищу образ избранницы лирического героя Д.Веденяпина. А его-то и нет. А вот «мгновенье» любви есть, и оно прекрасно! Его я слышу при помощи аллитерации ш-ш-р-ш-т-п-с ( «Шуршит песок..» ). Красоту моря поэт передает при помощи градации «искрится, серебрится, золотится». Он не отступает, на мой взгляд, от традиции: море символизирует изменчивость человеческой жизни, отражает настроение лирического героя, показывает бескрайность любви. Сейчас он счастлив. Но что будет дальше?

Привлекает внимание и грамматическая структура стихотворения. Большое количество многоточий (… что бесконечно кстати», «чудеснее…» и другие) оставляет недосказанность, позволяет читателям самим придумать образ идеальной любви. Размер стиха (ямб), рифма (чередование мужской и женской), перекрёстная рифмовка позволили автору добиться пластичности, легкости. А ключевое слово «душа», которая «по-птичьи кружится над нами», говорит о глубоком и сложном мире лирического героя и самого поэта, о возвышенности его чувств.

Признаюсь, что это самое необычное стихотворение о любви, которое я когда-нибудь читала. На мой взгляд, основная идея автора заключается в том, что каждый может и должен обрести настоящую любовь, нужно лишь только дождаться, когда стрела Чингачгука поразит твое сердце.

«Если душа родилась крылатой», — думаю, так можно сказать не только о М.Цветаевой, а и о других талантливых поэтах. Дмитрий Веденяпин — один из них. В заключение попробую записать свои мыли в форме синквейна. Пусть он будет своеобразным резюме.

источник

Поэзия дана людям, чтобы те могли как можно четче и конкретней передать свои чувства и переживания. Исходя из этого, основной темой русской лирики, разумеется, является тема любви. И Дмитрий Юрьевич Ведепянин в своем стихотворении “Любовь, как Чингачкук, всегда точна” раскрывает данную тему с(о) своей точки зрения, объясняет его личное восприятие данного чувства. Здесь лирический герой повествует о неясности любви, ее тайнах и пытается их разгадать.

Повествование лирического героя становится ясным и образным благодаря множеству сравнений: “ как Чингачгук ”, “ как музыка в рекламе ”, “ Как трель будильника ” и остальных. Более того, ассонанс открытых гласных “а” и “о”, находящихся под ударением и преобладающих на протяжение всего текста, привносит в него гласность и откровенность. Необычное сравнение любви с отважным героем Фенимора Купера Чингачгуком отражает новаторство, используемое автором для передачи настроения и картины стихотворения.

Во втором четверостишии автор заостряет внимание на бесконечности души, говорит, что она будет жить вечно.

И сразу же вводит противопоставление, описывая старушек, гуляющих вдоль берега на закате. А закат в русской лирике, разумеется, ассоциируется со смертью, с концом. Данное противопоставление говорит о противоречивости любви и ее загадочности, на которую также указывает множество многоточий.

Новаторство данного произведения, безусловно, выражено ярко, но Дмитрий Юрьевич Ведепянин все же не отходит от традиционных образов русской лирики и в третьей части стиха вводит образ моря. Данный образ здесь символизирует изменчивость человеческой жизни, отражает настроение лирического героя, показывает бескрайность любви. Живописность и шум моря автор передает с помощью градации: “ Искрится, серебрится, золотится ” и аллитерации.

И образ моря уже создает чувство умиротворенности, вечности, но сразу после же Дмитрий Юрьевич Ведепянин вводит и образ пустоты, которую можно представить как некие любовные терзания и сомнения лирического героя, безызвестность. Поступаете в 2019 году? Наша команда поможет с экономить Ваше время и нервы: подберем направления и вузы (по Вашим предпочтениям и рекомендациям экспертов);оформим заявления (Вам останется только подписать);подадим заявления в вузы России (онлайн, электронной почтой, курьером);мониторим конкурсные списки (автоматизируем отслеживание и анализ Ваших позиций);подскажем когда и куда подать оригинал (оценим шансы и определим оптимальный вариант).Доверьте рутину профессионалам – подробнее.

Помимо этого, в четвертой части стихотворения все больше раскрывается его новаторство, заключающееся в импровизации. То есть, автор говорит о джазе: “Луи Армстронг, труба, тромбон, гитара”, музыкальном жанре, основывающемся на импровизации, исходя из чего можно представить данное стихотворение как импровизацию на тему любви.

И та безызвестность и “холодная пустота” в пятом четверостишие перерастают в тревогу. Данная часть является кульминационной для всего произведения. Ведь здесь лирический герой должен принять решение: скрываться ли ему от неясности будущего его любви или же “ Дышать и двигаться, опережая горе”, то есть оберегать любовь. И герой идет навстречу будущему, оставляя былую тревогу и прочие беды на “противоположном береге моря”.

И в заключительной части стихотворения последнюю строчку: “ Индеец целится и, значит, не промажет ” можно воспринять как некое сравнение со стрелами Амура. Здесь же и заключается главный посыл автора, идея произведения: любовь нельзя предвидеть, предугадать, она приходит сама, как счастье, как мимолетное наслаждение, как “рекламный ролик”.

источник

Работать следует прямо на этом листе.
2. Узнайте русских поэтов и писателей. Впишите их фамилии в таблицу. 6 баллов
Напишите небольшую статью «Ода» (5-10 предложений), в которой бы раскрывались признаки этого жанра. 10 баллов
ДМИТРИЙ ВЕДЕНЯПИН (р. 1959)
И. ф. горбунов (1831 — 1896)