Какою негою тоской влюбленной анализ

Стихотворение Федора Ивановича Тютчева «Последняя любовь» принадлежит позднему периоду творчества поэта и является одним из лучших его произведений. Наполненное лирикой и глубоким драматизмом, оно отражает все переживания Тютчева, которые ему довелось испытать в личной жизни. Предлагаем краткий анализ «Последняя любовь» по плану, который поможет подготовиться к уроку по литературе в 10 классе.

Перед прочтением данного анализа рекомендуем ознакомиться со стихотворением Последняя любовь.

История создания – Стих написан в 1852-1854 годах, и посвящен Елене Денисьевой.

Тема стихотворения – Сильное и глубокое чувство любви, которое возможно лишь в зрелом возрасте.

Композиция – Композиция условно разделена на три части, в каждой из которой автор заключил определенный смысл.

Жанр – Элегия.

Стихотворный размер – Четырехстопный ямб с использованием перекрестной рифмы.

Эпитеты – «последней», «вечерний», «прощальный».

Олицетворения – «полнеба обхватила тень», «бродит сиянье».

Лексические повторы – «продлись, продлись», «помедли, помедли».

Будучи уже состоявшимся поэтом и зрелым мужчиной, Федор Иванович страстно влюбился в юную воспитанницу Института благородных девиц Елену Денисьеву. На тот момент Тютчеву было 47 лет, а его избраннице – 24 года, однако столь внушительная разница в возрасте не стала помехой для искренних чувств.

Роман между Федором Ивановичем и Еленой развивался весьма стремительно, став предметом пересудов и осуждений в обществе. Дело в том, что на тот момент известный поэт имел семью, и его связь с юной девушкой была аморальной. Чувства Денисьевой были настолько сильны, что она пожертвовала своим положением в обществе.

Порочная связь Тютчева продолжалась в течение 14 лет, вплоть до роковой гибели Елены, родившей поэту трех внебрачных детей. Все это время молодая женщина страдала от своего оскорбительного положения, и умерла от скоротечной чахотки. Оставшиеся дни Федор Иванович прожил с чувством вины перед своей возлюбленной.

Всю силу своей страсти Тютчев отобразил в многочисленных стихах, посвященных Елене. Самые яркие лирические произведения были объединены в сборник «Денисьевский цикл».

Каждая строчка стихотворения пронизана сильным и нежным чувством. Однако это не страстные и неистовые любовные переживания юности, а гораздо более глубокие и проникновенные эмоции зрелости.

В основе любви немолодого уже человека лежат нежность, доброта, внимание, желание заботиться и оберегать свою возлюбленную. Но, все же, это не дружеские отношения, лишенные романтизма, а подлинная любовь мужчины к женщине.

Лирический герой понимает, что этот подарок небес – последняя любовь – так или иначе обречена, и в произведении сквозит тоска и безнадежность. Он суеверно бережет его, поскольку столь сильное взаимное чувство никогда более не повторится.

Произведение условно можно разделить на три части, по числу строф, каждая из которых заключает в себе законченную мысль.

Так, в первой строфе показаны размышления лирического героя о любви в зрелом возрасте. Любовь он сравнивает с «зарей вечерней», освещающей жизненный путь.

Во второй строфе чувствуется отрешенность героя, стоящего на пороге неизбежной старости. Он просит у времени небольшую отсрочку, чтобы успеть насладиться очарованием чувства.

В заключительной третьей строфе отображена главная мысль произведения – несмотря на все преграды, которые ставит время, человек способен искренне и беззаветно любить в любом возрасте.

Стихотворение написано в жанре элегии – песни грустного содержания. Стихотворный размер – четырехстопный ямб с использованием перекрестной рифмы.

Возвышенная интонация достигается за счет использования частицы «о», которой автор искусно обрамляет произведение. Лиричность и удивительную музыкальность стихотворению придают лексические повторы (« продлись, продлись», «помедли, помедли »).

Выразительность и образность произведения достигается благодаря многочисленным эпитетам (« последней», «вечерний», «прощальный ») и метафорам (« полнеба обхватила тень», «бродит сиянье »).

источник

Обращено к Эрнестине Пфеффель – будущей второй жене поэта (1810 – 1894; в первом браке – Дёрнберг), с которой он сблизился еще в начале 1833 г.

Эрнестина Федоровна Тютчева

В том же году она овдовела. В 1836 г. их роман получил в Мюнхене широкую огласку, в связи с чем несколько пошатнулось душевное равновесие Элеоноры Тютчевой (урожденной графини Ботмер, в первом браке Петерсон, 1799 – 1838).

К несчастью, это совпало по времени с отнятием от груди родившейся у нее в 1835 г. дочери Екатерины. Во время одного из приступов послеродовой горячки Элеонора пыталась покончить жизнь самоубийством, нанеся себе несколько ударов в грудь небольшим маскарадным кинжалом.

Стихотворение написано уже после смерти Элеоноры (авг. 1838 г.). В первых трех строфах Тютчев описывает одну из первых встреч с Э. Дёрнберг, причем о себе говорит отстраненно – в 3-м лице, а в строфе 4, совершив – после отточия – переход к первому лицу мн. числа, пишет об общности их судеб, намекая на то, что их союз оплачен ценой двух жизней – ее мужа и его жены.

После смерти Элеоноры, в 1838 году Тютчев женился вновь. Его избранницей стала немецкая аристократка Эрнестина Дернберг. Ей суждено было пройти по жизни рядом с поэтом до конца его дней. И в полном смысле стать его ангелом – хранителем.

Эрнестине Федоровне Тютчевой (при венчании по православному обычаю она приняла кроме русской фамилии, русское отчество), русская поэзия обязана такими шедеврами любовной лирики, как: “Люблю глаза твои, мой друг…”, “Вчера в мечтах обвороженных…”, “Так здесь – то суждено нам было…”, “Она сидела на полу…”

Дом-усадьба Тютчева в Овстуге

По свидетельству друзей семьи Тютчевых, Эрнестина Федоровна, вторая жена Федора Ивановича, была поэтичная и высокая женщина, в которой ум, сердце и прелесть женщины сливались в одно гармоничное и грациозное целое.

Живя в России, она не только выучила русский язык, но и полюбила страну.

Россия, по собственному признанию Nesti (так любя называл ее Федор Иванович), нравилась ей больше, чем родная Германия. Особенно привязалась Эрнестина Федоровна к родовому имению Тютчевых в селе Овстуг.

«Мой муж погружается здесь в тоску, я же в этой глуши чувствую себя спокойно. »(Эрн.Ф.)

«…Я люблю русскую деревню; эти обширные равнины, вздувающиеся точно морские волны, это беспредельное пространство, которое невозможно охватить взглядом, — все это исполнено величия и бесконечной печали. Мой муж погружается здесь в тоску, я же в этой глуши чувствую себя спокойно и безмятежно…».

Федор Тютчев очень болезненно переживал разлуку с женой, когда она подолгу жила с детьми в Овстуге, писал ей туда письма, стихи…

Здесь, на земле, найти успокоенье,

Ты, ты, мое земное провиденье!…

(“Не знаю я, коснется ль благодать…”)

Эти стихи остались в альбоме – гербарии, и лишь в 1875г, через два года после смерти мужа Эрнестина Федоровна их нашла.

Известно, что Тютчев был мастер на экспромты, и многие из лучших его стихотворений были сочинены таким образом. Так, например, появилось его известное стихотворение:

Все, что сберечь мне удалось,

В одну молитву все слилось:

(Стихотворение обращено к Эрнестине Федоровне и написано в день ее рождения)

Выбранную судьбу Эрнестина Федоровна пережила достойно. Она умела любить, понять и простить. За это Ф.Тютчев и боготворил ее. Последним стихотворением, написанным незадолго до смерти, и обращенным к ней, стал такой экспромт:

Все отнял у меня казнящий Бог:

Здоровье, силу воли, воздух, сон,

Одну тебя при мне оставил он,

Чтоб я ему еще молиться мог.

Пережив мужа на 21 год, Эрнестина Федоровна сделала все, чтобы подготовить к изданию все стихи Ф.Тютчева, за исключением лишь тех, которые были посвящены ей. Она хотела как можно дольше оставаться с ними – его стихами, посвященными ей, наедине, одной–единственной.

Где ж в мире лучшего сыскать7

(“Из края в край, из града в град…”)

источник

В историю русской поэзии Ф. И. Тютчев вошел, прежде всего, как автор философской лирики, но его перу принадлежит и ряд замечательных произведении на тему любви. Любовные и философские стихи поэта связаны общностью лирического героя, сквозными мотивами, их роднит напряженный драматизм звучания.

Если в своих философских стихотворениях поэт предстает как мыслитель, то в любовной лирике он раскрывается как психолог и топкий лирик. Многие его стихи о любви имеют автобиографический отпечаток.

Тютчев был увлекающимся, страстным человеком. Первым серьезным увлечением Тютчева стала Амалия Лерхенфельд, которую он встретил в Мюнхене в 1825 году. Ей посвящены стихотворения «Я помню время золотое. » (1836) и «Я встретил вас — и все былое. » (1870). «Прекрасная Амалия» вышла замуж за сослуживца Тютчева, а через год поэт страстно влюбился в Элеонору Петерсон и вступил с ней в брак, который продлился до 1838 года, когда она умерла. По свидетельству тех, кто знал поэта, он поседел в несколько часов, проведя ночь у гроба жены. Однако спустя год Тютчев обвенчался с красавицей Эрнестиной Дерпберг.

Вплоть до начала 1850-х годов любовь изображается Тютчевым в основном как страсть: ^Люблю глаза твои, мой друг. » (1836); «С какою негою, с какой ТОСКОЙ влюбленной. » (1837); «Еще томлюсь тоской желаний. » (1848). Поэт не только передает оттенки собственных переживаний, но и описывает эмоциональное состояние возлюбленной:

Вдруг от избытка чувств, от полноты сердечной,

Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась

Тютчев мог быть беспощадным и трезвым в оценке женщин:

Ты любишь, ты притворствовать умеешь, —

Когда, в толпе, украдкой от людей,

Ты мне ответ даешь и не краснеешь!

Если искренняя, самоотверженная женская любовь озаряет жизнь, «как па небе звезда», то любовь лживая и притворная разрушительна:

И чувства нет в твоих очах,

И правды нет в твоих речах,

В элегии «Сижу, задумчив и один. » (1836) поэт сетует на невозможность возродить угасшее чувство; обращаясь к образу своей подруги со словами сожаления, вины, сочувствия, ОН прибегает к романтической метафоре сорванного цветка:

. Но ты, мой бедный, бледный цвет,

Мотивы скоротечности счастья, гибельности любви, вины перед любимой женщиной особенно характерны для стихотворений из так называемого «Денисьевского цикла» («В разлуке есть высокое значенье. », 1851; «Не говори: меня он, как и прежде, любит. », 1851 или 1852; «Она сидела на иолу. », 1858; «Весь день она лежала в забытьи. », 1864, и другие).

Е. А. Денисьевой Тютчев увлекся в 1850 году. Эта поздняя, последняя страсть продолжалась вплоть до 1864 года, когда подруга поэта умерла от чахотки. Ради любимой женщины Тютчев почти порывает с семьей, пренебрегает неудовольствием двора, навсегда губит свою весьма успешную карьеру. Однако основная тяжесть общественного осуждения обрушилась на Денисьеву: от нее отрекся отец, се тетка вынуждена была оставить свое место инспектрисы Смольного института, где учились две дочери Тютчева.

Эти обстоятельства объясняют, почему большинство стихов «Денисьевского цикла» отмечено трагедийным звучанием, как, например, это:

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Давно ль, гордясь своей победой,

Год не прошел — спроси и сведай,

В стихотворении «Предопределение» (1851) любовь осмыслена как «поединок роковой» в неравной борьбе «двух сердец», а в «Близнецах» (1852) — как гибельный соблазн, родственный соблазну смерти:

Когда кипит и стынет кровь,

Тютчев до конца своих дней сохранил способность благоговеть перед «неразгаданной тайной» женской прелести — в одном из самых поздних своих любовных стихотворений он пишет:

Земное ль в ней очарованье,

Душа хотела б ей молиться,

Любовная лирика Тютчева, представленная относительно небольшим числом произведений (творческое наследие поэта вообще невелико по объему), — уникальное явление в русской литературе. По глубине психологизма многие из его стихов сопоставимы с романами Ф. М. Достоевского — кстати, высоко ценившего творчество поэта.

источник

С какою негою, с какой тоской влюбленной
Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!
Бессмысленно-нема… нема, как опаленный
Небесной молнии огнем!

Вдруг, от избытка чувств, от полноты сердечной,
Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась ниц…
Но скоро добрый сон, младенчески-беспечный,
Сходил на шелк твоих ресниц —

И на руки к нему глава твоя склонялась,
И матери нежней тебя лелеял он…
Стон замирал в устах… дыханье уравнялось —
И тих и сладок был твой сон.

А днесь… О, если бы тогда тебе приснилось,
Что будущность для нас обоих берегла…
Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась,
Иль в сон иной бы перешла.

Другие редакции и варианты

1 С какою негою, с какой тоской влюбленный

Совр. 1854. Т. XLIV. С. 10 и след. изд.

3 Бессмысленно-немой, немой, как опаленный

9 И на руку к нему глава твоя склонялась,

КОММЕНТАРИИ:
Автограф неизвестен.
Первая публикация — Совр. 1840. Т. XX. С. 299, с подписью «Ф. Т-въ», заглавием «С какою негою, с какой тоской влюбленной…». Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 10; Изд. 1854. С. 17; Изд. 1868. С. 20; Изд. СПб., 1886. С. 101; Изд. 1900. С. 132.
Печатается по первой публикации, но без сохранения заглавия. См. «другие редакции и варианты». С. 252.
В изданиях варьировалась первая строка: если в первой публикации и у Н.А. Некрасова (см. Некрасов. С. 214) последнее слово было отнесено к слову «тоска» и имело соответствующее окончание («тоской влюбленной»), то в Совр. 1854 г. и трех последующих эпитет был отнесен к слову «взор», и получился вариант: «С какою негою, с какой тоской влюбленный / Твой взор…» Однако в Изд. 1899 и Изд. 1900 был осуществлен возврат к первому изданию; ему действительно следует отдать предпочтение как по оригинальности психологической — «тоской влюбленной» (вместо «влюбленный взор»), так и по музыкальности, появившейся во внутренней рифме— «тоской влюбленной». 3-я и 4-я строки напечатаны в первом издании и всех последующих — в таком варианте: «Бессмысленно-нема… нема, как опаленный / Небесной молнии огнем!» Сочетание «нема, как опаленный» воспринималось как ошибка, которая «исправлялась» в Изд. 1899 и Изд. 1900 — «Бессмысленно-немой, немой, как опаленный / Небесной молнии огнем». Все это относилось к «ее взору», а не к ней самой, что хотя и соответствует обычным тютчевским психологическим наблюдениям: путем описания «взора», «глаз», «очей» проникать в жизнь сердца — здесь, видимо, не имеет места. Есть изменения и в 9-й строке: в первых изданиях употреблялось во мн. числе слово «руки», но в Изд. 1899 и Изд. 1900 — «И на руку к нему глава твоя склонялась». Такое печатание первой строфы было принято в Изд. Маркса. С. 623; П.В. Быков сообщал, что А.А. Флоридов (Изд. 1900) имел в распоряжении рукопись и печатал стихотворение по ней. Г.И. Чулков также принял этот вариант (см. Чулков I. С. 263). В 14-й строке — «Что будущность для нас обоих берегла…» — Бартенев (в Изд. М. 1886, т. III. С. 536) исправил «нас» на «вас», считая, что в этом месте — опечатка. Однако Р.Ф. Брандт не соглашался: «…мне думается, что поэт, назвав сперва себя «им», с точки зрения выводимой женщины, потом сбивается на собственную точку зрения» (Материалы. С. 43). Синтаксис лишь слегка различался от издания к изданию. Разнится графическое оформление: в первом издании и в статье Некрасова были выделены строфы — четырехстишия, но в Совр. 1854 г. и в последующих печатается как единый текст (без строф). В Изд. 1868 с красной строки напечатаны 4, 8, 12, 16-я строки, то же в Изд. СПб., 1886, но в Совр. 1854 г., в Изд. 1900 отсутствует и это, хотя в Изд. 1900 выделена 4-я строка как красная.
Имеются списки в Сушк. тетради (с. 13–14), текст совпадает с первым изданием, также и в Муран. альбоме (с. 14–15). 1-я строка— «С какою негою, с какой тоской влюбленный / Твой взор…», а 3-я строка — «Бессмысленно нема… нема как опаленный», 9-я — «И на руки к нему глава твоя склонялась».
Чулков датировал стихотворение «гадательно» 1831–1840 гг. (см. Чулков I. С. 395), К.В. Пигарев высказывал предположение, что оно обращено к Эрнестине Дернберг и написано после разлуки с нею в Генуе, в конце 1837 г. (см. Лирика I. С. 374). В этом случае стихотворение биографически, эмоционально совпадает с другим, прощальным — «1-ое декабря 1837». С.А. Долгополова, связывая это стихотворение с записью в альбоме-гербарии Эрнестины Федоровны Тютчевой — «Воспоминание о моем отъезде из Мюнхена!! Понедельник 18 июля 1836 г.» — возводит стихотворение к событиям весны — лета 1836 г. (см. Летопись 1999. С. 295); эта гипотеза представляется правдоподобной.
Некрасов выделил в особый «род» стих. «С какою негою, с какой тоской влюбленной…», «И гроб опущен уж в могилу…», «Итальянская villa», найдя в них «легкий, едва заметный оттенок иронии, напоминающий — сказали бы мы — Гейне…». А заключил перепечатку их словами: «Поэтическое достоинство приведенных нами стихотворений несомненно: оно не утратилось в десять с лишком лет — это лучшая похвала им» (Некрасов. С. 213–215). В рецензии на Изд. СПб., 1886 отмечено: «На стр. 101-й простая опечатка нас вместо вас изменяет смысл удивительного стихотворения, в котором неверно напечатан и 3-й стих» («Бессмысленно-нема, нема как опаленный». — В.К.) (РА. 1886. Кн. 3. С. 536).

источник

Это произведение, предположительно, находится в статусе ‘public domain’. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

С какою негою, с какой тоской влюбленной[19] 19
Обращено к Эрнестине фон Дёрнберг.

[Закрыть]
Твой взор, твой страстный взор изнемогал
на нем!
Бессмысленно-нема… нема, как опаленный
Небесной молнии огнем!
Вдруг от избытка чувств, от полноты
сердечной,
Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась
ниц…
Но скоро добрый сон, младенчески —
беспечный,
Сходил на шелк твоих ресниц —
И на руки к нему глава твоя склонялась,
И, матери нежней, тебя лелеял он…
Стон замирал в устах… дыханье
уравнялось —
И тих и сладок был твой сон.
А днесь… О, если бы тогда тебе
приснилось,
Что будущность для нас обоих берегла…
Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась,
Иль в сон иной бы перешла.

Смотри, как запад разгорелся
Вечерним заревом лучей,
Восток померкнувший оделся
Холодной, сизой чешуей!
В вражде ль они между собою?
Иль солнце не одно для них
И, неподвижною средою
Деля, не съединяет их?

Как ни гнетет рука судьбины,
Как ни томит людей обман,
Как ни браздят чело морщины
И сердце как ни полно ран;
Каким бы строгим испытаньям
Вы ни были подчинены, —
Что устоит перед дыханьем
И первой встречею весны!

Весна… она о вас не знает,
О вас, о горе и о зле;
Бессмертьем взор ее сияет,
И ни морщины на челе.
Своим законам лишь послушна,
В условный час слетает к вам,
Светла, блаженно-равнодушна,
Как подобает божествам.

Цветами сыплет над землею,
Свежа, как первая весна;
Была ль другая перед нею —
О том не ведает она:
По небу много облак бродит,
Но эти облака ея;
Она ни следу не находит
Отцветших весен бытия.

Не о былом вздыхают розы
И соловей в ночи поет;
Благоухающие слезы
Не о былом Аврора льет, —
И страх кончины неизбежный
Не свеет с древа ни листа:
Их жизнь, как океан безбрежный,
Вся в настоящем разлита.

Игра и жертва жизни частной!
Приди ж, отвергни чувств обман
И ринься, бодрый, самовластный,
В сей животворный океан!
Приди, струей его эфирной
Омой страдальческую грудь —
И жизни божеско-всемирной
Хотя на миг причастен будь!

Словом, несмотря на «гнет судьбины», Тютчев счастлив своей любовью. Однако «злая жизнь» готовит поэту очередное и строгое испытание.

Весной 1838 года госпожа Тютчева вместе с детьми на пароходе «Николай» рейсом Петербург – Любек выехала из России. В пути на судне начался пожар. Семью поэта спасло чудо, весь багаж, включая деньги, которые родители Федора Ивановича вручили невестке, сгорели… О пожаре на «Николае» Тютчев узнал из газет и тут же кинулся в Мюнхен, дети были в порядке, а вот жена – в нервной горячке. Но уже летом, оставив детей тетке, она приезжает к мужу в Турин. Ее последнее, от 4 августа 1838 года, письмо свекрови – только о нем, о «Теодоре». Об его угнетенном состоянии, об его раздражительности, о курсе лечения, прописанном ему здешним врачом. О себе – между прочим. Через месяц Элеоноры Тютчевой-Петерсон-Ботмер не стало. Тютчев, сидя у гроба бедной Нелли, поседел в несколько часов.

Но любовь к Эрнестине даже эта утрата убить не может.

Дневниковые записи В. А. Жуковского свидетельствуют:

Письмо Тютчева, который потерял свою жену.

Встретился с Тютчевым. Горе и воображение.

День начался пасмурно. Несмотря на то, поехали на пароходе по озеру. К полудню явилось солнце и всех обрадовало. На пароходе с нами все русские дамы и мужчины. Мужчины, сверх наших: Тютчев и пр. Сперва осматривали виллу Соммарива на горе, усыпанной чудесными растениями всякого рода. Прекрасный дом. Барельеф Торвальдсена. Статуя Кановы: Марс и Венера. Амур и Психея. Паламед. Гипс Магдалины. Картины: Мильары. Внутр монастыря; портрет Леонардо да Винчи. Есть рисунки Лесюеровой Смерти св. Бруно. Отсюда в великолепную виллу Мельци. Потом в Беллажио. Виды чудесные по дороге; особливо в сторону Лекко и Лимонты, которые играют главную роль в романе Гросси «Марко Висконти». Ветер сделался холоднее, небо чище, и наконец взошел месяц. Проехали мимо виллы Пасти. Во время плавания рисованье и приятный разговор с Тютчевым. Глядя на север озера, он сказал: «За этими горами Германия». Он горюет о жене, которая умерла мученическою смертию, а говорят, что он влюблен в Мюнхене.

Узнав о случившемся, Эрнестина, не мешкая и уже не думая о том, что будут говорить о ней люди, кинулась на помощь любимому.

Как и год назад, любовники встретились в Генуе и в Турин вернулись уже вместе.

Не верь, не верь поэту, дева;
Его своим ты не зови —
И пуще пламенного гнева
Страшись поэтовой любви!

Его ты сердца не усвоишь
Своей младенческой душой;
Огня палящего не скроешь
Под легкой девственной фатой.

Поэт всесилен, как стихия,
Не властен лишь в себе самом;
Невольно кудри молодые
Он обожжет своим венцом.

Вотще поносит или хвалит
Его бессмысленный народ…
Он не змиею сердце жалит,
Но, как пчела, его сосет.

Твоей святыни не нарушит
Поэта чистая рука,
Но ненароком жизнь задушит
Иль унесет за облака.

На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканный
Высокой волею богов.
День – сей блистательный покров
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!

Но меркнет день – настала ночь;
Пришла – и с мира рокового
Ткань благодатную покрова,
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!

Гравюра И. Поппеля по рисунку Л. Робока, 1859 г.

В марте 1839-го старший советник русской миссии в Турине Федор Тютчев обратился к русскому министру иностранных дел графу Нессельроде с просьбой о разрешении вступить в брак. Поскольку Федор Иванович был православным, а Эрнестина католичкой, венчались они дважды. Сначала (в июле 1839 года) в Берне по православному обычаю в церкви при русской миссии, а затем, в августе, в маленьком городке Констанц, расположенном на южном берегу знаменитого Боденского озера – по католическому.

При венчании по православному обычаю вторая жена поэта приняла, кроме русской фамилии, русское отчество: Эрнестина Федоровна.

Эрн. Ф. Тютчева, вторая жена поэта.

Литография Г. Бодмера с портрета работы И. Штилера. 1830-е годы.

Эрнестине Федоровне Тютчевой русская поэзия обязана такими шедеврами любовной лирики, как «Люблю глаза твои, мой друг…», «Вчера, в мечтах обвороженных…», «1 декабря 1837» («Так здесь-mo суждено нам было…»), «Она сидела на полу…», «Не знаю я, коснется ль благодать…». К ней же, Nesti, обращено и предсмертное стихотворение Тютчева: «Все отнял у меня казнящий Бог…» Немецкая аристократка, вторая жена поэта не только выучила русский язык, но и полюбила Россию. Россия, по собственному признанию Nesti, нравилась ей больше, чем родная Германия. Особенно привязалась Эрнестина к родовому имению Тютчевых в селе Овстуг. Часто даже оставалась там зимовать вместе с дочерью Марией. Пережив мужа на двадцать один год, вдова поэта сделала все, чтобы подготовить наиболее полное собрание его сочинений.

Мария, старшая дочь Эрнестины и Федора Тютчева.

В сентябре 1839 г. молодожены вернулись в Мюнхен, где Тютчева якобы по собственному желанию отстранили от занимаемой им в Турине должности. На самом деле, прошение пришлось подать, ибо в суматохе и угаре свадебных перемещений господин старший секретарь, во-первых, потерял какие-то важные дипломатические бумаги, а во-вторых, вовремя не явился из внеочередного отпуска. В николаевские времена имперская администрация на такого рода прегрешения смотрела более чем строго. Благодаря хлопотам друзей, Тютчева, хотя и сняли с денежного довольствия, в штате все-таки оставили, зачислив пребывающим в длительном отпуске. Но дело о служебном проступке шло своим чередом, и летом 1841 года проштрафившийся дипломат был лишен камергерского звания и исключен из списочного состава чиновников при Министерстве иностранных дел. К счастью, у Эрнестины были свои, личные деньги, оставленные ей отцом, а главное, связи: всех девочек Элеоноры удалось устроить на казенный кошт в привилегированные учебные заведения. Семья между тем увеличивалась: в 1840 году Эрнестина родила дочь – Марию, через год с небольшим сына Дмитрия. Своим трезвым и ясным умом жена поэта понимала: без солидного жалованья им не прожить и надо возвращаться в Россию.

Живым сочувствием привета[20] 20
Обращено к дочери Николая I, великой княгине Марии Николаевне, с которой Ф. Тютчев встречался осенью 1840 г. на модном курорте Тегернзее, неподалеку от Мюнхена.

[Закрыть]
С недостижимой высоты,
О, не смущай, молю, поэта!
Не искушай его мечты!

Всю жизнь в толпе людей затерян,
Порой доступен их страстям,
Поэт, я знаю, суеверен,
Но редко служит он властям.

Перед кумирами земными
Проходит он, главу склонив,
Или стоит он перед ними
Смущен и гордо-боязлив.

Но если вдруг живое слово
С их уст, сорвавшись, упадет
И сквозь величия земного
Вся прелесть женщины мелькнет,

И человеческим сознаньем
Их всемогущей красоты
Вдруг озарятся, как сияньем,
Изящно-дивные черты, —

О, как в нем сердце пламенеет!
Как он восторжен, умилен!
Пускай служить он не умеет, —
Боготворить умеет он!

В конце сентября 1844 года Тютчев с женой и младшими детьми приехал в Петербург. Старших девочек решено было оставить пока в Германии. Начиналась вторая, русская, жизнь Федора Тютчева. Через месяц ему исполнится сорок один год.

Глядел я, стоя над Невой,
Как Исаака-великана
Во мгле морозного тумана
Светился купол золотой.

Всходили робко облака
На небо зимнее, ночное,
Белела в мертвенном покое
Оледенелая река.

Я вспомнил, грустно-молчалив,
Как в тех странах, где солнце греет,
Теперь на солнце пламенеет
Роскошный Генуи залив…

О Север, Север-чародей,
Иль я тобою околдован?
Иль в самом деле я прикован
К гранитной полосе твоей?

О, если б мимолетный дух,
Во мгле вечерней тихо вея,
Меня унес скорей, скорее
Туда, туда, на теплый Юг…

Анна Федоровна Тютчева-Аксакова, старшая дочь поэта от первого брака.

Портрет работы О. А. Петерсона. 1851

О том, с каким трудом далось Тютчевым возвращение на родину, можно судить по воспоминаниям его старшей дочери Анны, ей было шестнадцать, когда отец «выписал» ее в Россию из Германии, где она училась в Мюнхенском институте и жила под присмотром тетки со стороны матери:

«Мой отъезд из Германии навсегда оставил во мне грустное воспоминание. Меня так внезапно, как бы с корнем, вырвали из того мира, в котором протекло все мое детство, с которым меня связывали все мои привязанности, все впечатления, все привычки, – для того, чтобы вернуть меня в семью, совершенно мне чуждую, и на родину, также чуждую мне по языку, по нравам… С каким-то странным сжиманием сердца высадилась я в одно холодное и туманное сентябрьское утро на Английской набережной в Петербурге и впервые увидела эти тяжеловесные каменные громады, всегда окутанные туманной мглой и сыростью, и это низкое небо, серое и грязное, лениво нависающее в течение всего почти года над Северной Пальмирой. Впечатление, вынесенное мной тогда, не изменилось и впоследствии; никогда мне не удалось полюбить эту великолепную и мрачную столицу, в которой усилия человека, деньги, промышленность и искусство тщетно ведут борьбу с отвратительным климатом и с болотистой почвой и холодные красоты которой, лишенные прелести и поэзии, являются как бы символом деспотической силы. Эти первые впечатления не стали отрадней, когда тяжелая наемная карета привезла нас в отель Демут, где жили мои родители и где мы провели зиму в неуютной обстановке русской гостиницы того времени. Мы занимали помещение очень безобразное, грязное и вонючее, с окнами на не менее грязный двор, которое, однако, обходилось нам очень дорого. Эта обстановка представляла печальный контраст с просторными и светлыми залами моего института в Германии, окруженного свежей зеленью сада с его липами и кустами роз».

Постепенно вчерашний европеец привык к имперской столице, перестал обращать внимание на климатические неудобства, ибо понял, что здесь, в России, в Петербурге особенно, есть общество, в котором он может блистать, в котором могут оценить его оригинальный ум.

Tutscheff est le lion de la saison[21] 21
Тютчев – лев сезона (франц.).

[Закрыть] . Он очень умен и мил; он один умеет расшевелить меня и дергать за язык.

…Он был одним из усерднейших посетителей моих вечеров; он сидел в гостиной на диване, окруженный очарованными слушателями и слушательницами. Много мне случалось на моем веку разговаривать и слушать знаменитых рассказчиков, но ни один из них не производил на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев. Остроумные, нежные, колкие, добрые слова, точно жемчужины, небрежно скатывались с его уст. Он был едва ли не самым светским человеком в России, но светским в полном значении этого слова. Ему были нужны, как воздух, каждый вечер, яркий свет люстр и ламп, веселое шуршанье дорогих женских платьев, говор и смех хорошеньких женщин. Между тем его наружность очень не соответствовала его вкусам; он был дурен собою, небрежно одет, неуклюж и рассеян; но все, все это исчезало, когда он начинал говорить, рассказывать; все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева.

Особое покровительство Тютчеву оказывала сестра царя, великая княгиня Елена Павловна. Ее стараниями поэт вновь зачислен в состав дипломатического корпуса, а через некоторое время получает относительно доходное место службы: сначала (февраль 1846 г.) – чиновника особых поручений при государственном канцлере, затем в 1848-м – старшего цензора при особой канцелярии Министерства иностранных дел.

Тебе, Колумб, тебе венец!
Чертеж земной ты выполнивший смело
И довершивший наконец
Судеб неконченное дело,
Ты завесу расторг божественной
рукой —
И новый мир, неведомый, нежданный,
Из беспредельности туманной
На Божий свет ты вынес за собой.

Так связан, съединен от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества…
Скажи заветное он слово —
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его.

Революция 1848 года во Франции, демонстрация в честь свержения монархии.

Гравюра А. Валантена, 1848 г.

В марте 1848 года во Франции произошла революция; Тютчев откликнулся на это событие («в мировой всецелой жизни человечества») стихотворением «Море и утес», то есть чисто по-тютчевски, не совпадая ни с консерваторами, требовавшими от монархов Европы, и прежде всего, конечно, от русского царя, объединенными усилиями залить кровью «пожар мятежа», ни с либералами, приветствовавшими взрыв праведного народного гнева. По убеждению Тютчева, любая революция подобна стихийному природному возмущению, которое, ежели не подливать пушечной и оружейной силы в сей «адский огнь», а спокойно переждать неизбежный «катаклизм», само собой, «без вою» и «без бою», «утомясь потехой злою», «присмиреет», успокоится, как успокаивается после сокрушительных бури и натиска океан.

И бунтует и клокочет,
Хлещет, свищет и ревет,
И до звезд допрянуть хочет,
До незыблемых высот…
Ад ли, адская ли сила
Под клокочущим котлом
Огнь геенский разложила —
И пучину взворотила
И поставила вверх дном?

Волн неистовых прибоем
Беспрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой, —
Но спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян,
Неподвижный, неизменный,
Мирозданью современный,
Ты стоишь, наш великан!
Бурный натиск преломив,
Вал отбрызнул сокрушенный,
И струится мутной пеной
Обессиленный порыв…

Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой —
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой…
У томясь потехой злою,
Присмиреет вновь она —
И без вою, и без бою
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется волна…

С переездом в Россию стали незаметно меняться и отношения между Федором Ивановичем и его второй женой. Нет, нет, Тютчев вовсе не охладел к Эрнестине, да и она по-прежнему нежна и преданна, но постоянные денежные затруднения, непривычный климат, неустроенный, особенно по сравнению с европейским комфортом, быт, а главное – дети, трое своих, крошечных, с их младенческими болезнями, трое почти взрослых падчериц с их новыми взрослыми проблемами, все это, естественно, не проходит бесследно; Нести, даже если бы и хотела, не может быть только страстной и неутомимой любовницей, она мать, она хозяйка. Тютчев опять, как в первом браке, начинает томиться, скучать, рваться из дому… Ему тесно внутри семейно го круга! Один из друзей поэта вспоминает:

«…Семью Тютчевых я помню с детства, как одну из самых близких к нашей семье и прежде к карамзинской семье. Душой и сердцем этой семьи была прелестная Эрнестина Федоровна, вторая жена Ф. И. Тютчева, поэтичная и высокая женщина, в которой ум, сердце и прелесть женщины сливались в одно гармоничное и грациозное целое… Сам Федор Иванович Тютчев был чем-то вроде витающего духа в своей семье… Он всюду казался случайно залетевшею птичкою, и дома, в своей прекрасной и симпатичной семье, тоже…».

В. П. Мещерский. Из «Моих воспоминаний»

Когда-то, в начале романа с Эрнестиной, поэт почти так же отчаянно скучал под одной крышей с Элеонорой. А теперь та, отошедшая жизнь кажется ему утраченным, потерянным раем.

Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой —
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой…
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…

Фотографиям. И. Робийяра. Петербург. 1862 г.

Стихов Федора Ивановича, посвященных памяти умершей соперницы, Эрнестина при жизни мужа не читала; в год их написания – 1848-й – она еще плохо «понимала по-русски». Но если бы и прочла, то не унизилась бы, подобно Элеоноре, до безумной ревности. Во-первых, вторая жена Тютчева, в отличие от своей «предшественницы», знала, за кого выходит замуж, а во-вторых, у нее был другой характер. Страсти бушевали внутри, во внешнем же поведении – ничего экстравагантного, агрессивного, нервного, лишь нежность, мягкость и благородство.

Портрет работы О. Л. Петерсона. 1851 г.

Младшая падчерица Эрнестины Федоровны Екатерина, по-домашнему – Китти, свидетельствует:

«…Аромат свежести и таинственности присущ моей мачехе: ничего горячего, сверкающего, – лишь свежие запахи гор и чистый бодрый горный ветер. Она не женщина, а девушка – вечный апрель с его ливнями, преходящими снегопадами и внезапными прояснениями, с его легкими облаками, размываемыми ветром, – июльского солнца тут никогда не бывало».

К Петербургу, огромному, чопорному, каменному, Эрнестина Федоровна так и не привыкла, не увлекали ее и успехи в «модном свете»; охотно отпуская супруга блистать в аристократических гостиных, она с удовольствием занималась детьми, домом, много и серьезно читала. А вот Овстуг полюбила всей душой, как будто окружавшие помещичий дом «бедные селенья» и «скудная», на вкус ее мужа, среднерусская природа были не его, а ее родиной; если позволяли обстоятельства, с радостью оставалась в деревне даже зимой.

Я люблю русскую деревню; эти обширные равнины, вздувающиеся точно морские волны, это беспредельное пространство, которое невозможно охватить взглядом, – все это исполнено величия и бесконечной печали. Мой муж погружается здесь в тоску, я же в этой глуши чувствую себя спокойно и безмятежно… Я охотно провела бы зиму в деревне…

Эрн. Ф. Тютчева – П. А. Вяземскому

Все в Овстуге было полно маменькой, ее прошлым, поэтичным, как сама ее натура. Овстуг, лето с его чарующим покоем и прохладой и моя маменька слились воедино в моем воспоминании…

Из воспоминаний Дарьи Федоровны Тючтевой,

падчерицы Эрнестины Федоровны.

Овстуг. Дорога на мельницу.

Акварель О. А. Петерсона. 20 апреля 1861 г.

Эрнестина так искренне восхищалась российским полу степным раздольем, неяркой прелестью полей и перелесков, что и Тютчев словно прозрел, краски на его поэтических пейзажах стали ярче, теплее… Это еще не по-лермонтовски странная и горькая любовь к отчизне, но уже и не прежнее без-очарование, он уже околдован немилой, хотя и родной землей, но, кажется, боится в этом признаться себе самому. И его можно понять: в отличие, скажем, от Пушкина или Лермонтова, молодой Тютчев не любил вспоминать ни свое детство, ни свое отрочество, ни в жизни, ни в стихах, в стихах особенно не любил; потому и Овстуг, где из каждого уголка на поэта смотрел его «детский возраст», не вызывал ответных ностальгических чувств. Чувства принадлежали другой, счастливой и благополучной стране, стране его «возмужания». И только с годами и, повторяю, не без влияния жены-чужестранки, влюбившейся в Россию, Федор Тютчев догадался, что связан с несчастной своей родиной куда прочней, чем это казалось тем, кто считал его европейцем чистой воды.

Это произведение, предположительно, находится в статусе ‘public domain’. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.

источник

В историю русской поэзии Ф. И. Тютчев вошел, прежде всего, как автор философской лирики, но его перу принадлежит и ряд замечательных произведении на тему любви. Любовные и философские стихи поэта связаны общностью лирического героя, сквозными мотивами, их роднит напряженный драматизм звучания.
Если в своих философских стихотворениях поэт предстает как мыслитель, то в любовной лирике он раскрывается как психолог и топкий лирик. Многие его стихи о любви имеют автобиографический отпечаток.
Тютчев был увлекающимся, страстным человеком. Первым серьезным увлечением Тютчева стала Амалия Лерхенфельд, которую он встретил в Мюнхене в 1825 году. Ей посвящены стихотворения «Я помню время золотое. » (1836) и «Я встретил вас — и все былое. » (1870). «Прекрасная Амалия» вышла замуж за сослуживца Тютчева, а через год поэт страстно влюбился в Элеонору Петерсон и вступил с ней в брак, который продлился до 1838 года, когда она умерла. По свидетельству тех, кто знал поэта, он поседел в несколько часов, проведя ночь у гроба жены. Однако спустя год Тютчев обвенчался с красавицей Эрнестиной Дерпберг.
Вплоть до начала 1850-х годов любовь изображается Тютчевым в основном как страсть: ^Люблю глаза твои, мой друг. » (1836); «С какою негою, с какой ТОСКОЙ влюбленной. » (1837); «Еще томлюсь тоской желаний. » (1848). Поэт не только передает оттенки собственных переживаний, но и описывает эмоциональное состояние возлюбленной:
Вдруг от избытка чувств, от полноты сердечной,
Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась
ниц.
Тютчев мог быть беспощадным и трезвым в оценке женщин:
Ты любишь, ты притворствовать умеешь, —
Когда, в толпе, украдкой от людей,
Моя нога касается твоей —
Ты мне ответ даешь и не краснеешь!
Если искренняя, самоотверженная женская любовь озаряет жизнь, «как па небе звезда», то любовь лживая и притворная разрушительна:
И чувства нет в твоих очах,
И правды нет в твоих речах,
И нет души в тебе.
Мужайся, сердце, до конца:
И нет в творении Творца!
И смысла нет в мольбе!
В элегии «Сижу, задумчив и один. » (1836) поэт сетует на невозможность возродить угасшее чувство; обращаясь к образу своей подруги со словами сожаления, вины, сочувствия, ОН прибегает к романтической метафоре сорванного цветка:
. Но ты, мой бедный, бледный цвет,
Тебе уж возрожденья нет,
Не расцветешь!
Мотивы скоротечности счастья, гибельности любви, вины перед любимой женщиной особенно характерны для стихотворений из так называемого «Денисьевского цикла» («В разлуке есть высокое значенье. », 1851; «Не говори: меня он, как и прежде, любит. », 1851 или 1852; «Она сидела на иолу. », 1858; «Весь день она лежала в забытьи. », 1864, и другие).
Е. А. Денисьевой Тютчев увлекся в 1850 году. Эта поздняя, последняя страсть продолжалась вплоть до 1864 года, когда подруга поэта умерла от чахотки. Ради любимой женщины Тютчев почти порывает с семьей, пренебрегает неудовольствием двора, навсегда губит свою весьма успешную карьеру. Однако основная тяжесть общественного осуждения обрушилась на Денисьеву: от нее отрекся отец, се тетка вынуждена была оставить свое место инспектрисы Смольного института, где учились две дочери Тютчева.
Эти обстоятельства объясняют, почему большинство стихов «Денисьевского цикла» отмечено трагедийным звучанием, как, например, это:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя.
Год не прошел — спроси и сведай,
Что уцелело от нее?
В стихотворении «Предопределение» (1851) любовь осмыслена как «поединок роковой» в неравной борьбе «двух сердец», а в «Близнецах» (1852) — как гибельный соблазн, родственный соблазну смерти:
И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений —
Самоубийство и Любовь!
Тютчев до конца своих дней сохранил способность благоговеть перед «неразгаданной тайной» женской прелести — в одном из самых поздних своих любовных стихотворений он пишет:
Земное ль в ней очарованье,
Иль неземная благодать?
Душа хотела б ей молиться,
А сердце рвется обожать.
Любовная лирика Тютчева, представленная относительно небольшим числом произведений (творческое наследие поэта вообще невелико по объему), — уникальное явление в русской литературе. По глубине психологизма многие из его стихов сопоставимы с романами Ф. М. Достоевского — кстати, высоко ценившего творчество поэта.

45207 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.

Рекомендуем эксклюзивные работы по этой теме, которые скачиваются по принципу «одно сочинение в одну школу»:

Любовная лирика Ф. И. Тютчева